Тыну Бес - продолжение

1 1 1 1 1 Рейтинг 4.75 [4 Голоса (ов)]

Тыну Бес (эстонская сказка)


Тыну Бес

Не успел он и глазом моргнуть, как у самых губ оказалась большая бутыль и сама опрокинулась кверху дном. Единым разом выхлебал он полбутыли, дух перевел и опорожнил ее всю. Оно и видать, три недели не пил, жажда замучила. И тут же свалился мешком на дорогу и заснул мертвецким сном. Только на другой день его разбудил какой-то путник.
С этих пор не было на Муравьином хуторе недостатка ни в чем. Батраки, поденщики, сезонщики делали всю работу, а Тыну дни и ночи искал утешенья в вине, все думал, как ему спасти свою душу. Да все понапрасну — бес-то хитер оказался. Он все исполнял, что хозяин прикажет, все подвохи разгадывал, какие Тыну пытался ему подстроить.
Поняв, что беса ему не прижать, махнул Тыну рукою на все, стал топить свое горе в вине, в нем погибель искать. Вино приносило забвенье, но ненадолго.
Так пролетело пять лет, и когда наступил урочный день, ни вино, ни брага, ни страх смерти не исторг из его груди ни единого стона. Поняв, что делу уже не поможешь, Тыну решил хоть со свету уйти достойно, как все. Он отослал всех домочадцев из дома, чтоб встретиться с Нечистым один на один. А вот о маленькой Вийю забыл, она как раз была на току, грелась там на сушильне. Тыну притащил в дом охапку соломы, разостлал на полу, улегся и стал смерти ждать. В те времена все эстонцы встречали свой смертный час на соломе — правый и виноватый, богатый и бедный, хозяин там или батрак.
Едва он улегся, как в комнату входят три мужика с ужасными рожами и сразу к нему: один сел на ноги, другой грудь оседлал, сдавил горло ручищами, а третий склонился над изголовьем, держа наготове мешочек из бычьего пузыря. И вот уж душа несчастного батрака затрепыхалась в мешочке за пазухой у третьего мужика в ожидании адских мук. Не говоря ни слова, эти разбойники раздели усопшего, содрали с него кожу и давай примерять на себя.
Первый примерил — ему она оказалась тесна, другому велика, а третьему пришлась как раз впору.
Тогда первые двое, прихватив с собою тело умершего, ушли, а третий надел на себя одежду Тыну и улегся вместо него на солому будто покойник.
Пришли домочадцы, видят, Тыну умер, а маленькая Вийю без памяти. Ну, мертвого не воскресишь, а маленькая Вийю помаленьку опомнилась, и когда напоили ее водою с донышка перевернутой бутылки, поведала матери все, что видала. Тийю же крепко ей наказала никому о том не рассказывать.
На третий день похоронили Тыну, как и всех честных людей, как будто ничего особенного и не случилось.
Прошло время. Сидели раз Тийю с маленькой Вийю дома одни. Мать пряжу пряла, дочурка кудель чесала. Ничто не нарушало вечернего покоя, лишь жужжала прялка да раздавалось пенье сверчка. Мать и дочурка работали молча. Наконец дочке надоело молчать.
— Мамочка, расскажи сказку, — попросила она.
— Сказку? Да я и не помню их, сказок-то.
— Помнишь, помнишь! Мамочка, милая, расскажи!
— Ну ладно. Зажги-ка новую лучину, эта вон догорела.
С треском разгорелась лучина, и Тийю принялась за рассказ.
— Жила в нашей деревне одна семья. Дом их в ту пору стоял на отшибе, в полверсте от деревни, у леса. И жила в той семье сиротка по имени Кати. Она только на свет появилась, как мать у ней померла. Росла она одна у отца, и годков ей было как и тебе. Уехал раз отец с обозом, и осталась Кати в дому одна. Вечером приходят к ней посидеть четыре девушки, прялки приносят, все компания. Ну и хорошо. Прядут за разговором, сказки рассказывают, а больше все о девушках да парнях, да и прочих не забывают. Вдруг входят четыре парня. Двое с гармошками, один с волынкой да еще один со скрипкой. Ни слова не говоря, садятся они по лавкам и давай играть да шутки шутить. Девушкам они по нраву пришлись — веселые, статные, чего еще надо! Только вот, поглядеть, дак зубы у них вроде чуток длинноваты, а так ничего. Маленькая Кати во все глаза на них глядит. Вдруг примечает: у парней-то с-под кафтану у каждого лисий хвост торчит! Она девушкам потихоньку показывает, а те, знать, не видят, смеются только. Тут парни стали играть в очередь, один играет — другие с девушками танцы танцуют. Жарко стало парням, и просят они напиться. А в доме, как на грех, нету воды. Девушкам неохота, лень им в деревню идти, ну и послали Кати. Ну, Кати пошла. Через какое-то время приходит с водой, глядь, а в дому никого, тех-то и след простыл. А на полу — клочки девичьих волос и одежи лоскутья! Парни-то те не парни, а черти, знать, были! Они и девушек съели, что те поленились, в деревню-то не пошли…
— Мама, мама! — закричала вдруг маленькая Вийю. — Слышишь, козел бродит в сенях? Слышишь, топочет: топ-топ, топ-топ…
— Успокойся, малышка! Откуда в сенях взяться козлу? — сказала Тийю, прислушавшись. — Это ветер дверью стучит.
И опять зажужжала прялка, понемногу выбирая с ворсилки мягкую кудель, да чесалка пошла поскрипывать в руках у маленькой Вийю.
— Мама! Неужто не слышишь? Там козел в сенях бродит, копыта стучат! — вдруг опять закричало дитя, бросив чесалку и прижавшись к матери своим маленьким тельцем.
Мать одною рукою остановила прялку, другою дочь обняла, прислушалась.
Нет, ничего не слыхать!
— Дитятко, уж не захворала ли ты? Ведь ты у меня не из пугливых, не боишься всякого вздору. А ну-ка, нету ли жара у моей ненаглядной дочурки? — и Тийю погладила малышку по белобрысой головке и, отведя прядки волос, пощупала лобик.
Жару вроде бы не было, но Вийю дрожала всем телом, хотя печку топили недавно и в комнате было тепло.
— Может, сказка тебя напугала? — спросила Тийю, взяв дочку на руки и нежно целуя.
— Мама! Мамочка! Козел уже сени прошел, за дверями стоит! — опять закричала малышка, крепко обняв мать за шею и дрожа как осиновый листок.
И едва она это сказала, как заскрипела наружная дверь, потом распахнулась с шумом вторая, и в комнату вошел Тыну.
— Тийю, ссади Вийю на пол! — заорал он с порога.
— Мамочка, милая! Не спускай меня с рук, папа тебя укусит! — взмолилась малышка.
— Не спущу, не спущу, доченька, — погладила Тийю дитя, крепко прижимая к груди. Сердце у нее так колотилось, вот-вот выскочит.
— Тийю! Сбрось ее на пол! — зарычал Тыну ужасающим голосом.
— Ни за что! Убирайся к себе на кладбище, откуда тебя сам черт отпустил! — говорит Тийю, собравшись с последними силами.
Тут пропел на насесте петух.
Заскрежетав зубами, бросился Тыну вон. Тут и Тийю услыхала стук козменых копыт в сенях и за порогом.
И потом много раз слыхала маленькая Вийю топот за дверьми, но никто не явился, потому что и другие люди были в дому.
Но вот через какое-то время опять они остались одни. Топилась печь, и малышка Вийю тихо сидела в своем уголке, а Тийю у печки. Она рассказывала дочке сказку про то, откуда на свете взялся дым.
— Давным-давно не было у огня ни дыму, ни копоти, — начала она свой рассказ. — И была теплая летняя ночь. Все в природе дремало: люди в своих лачугах, отдыхая от дневных трудов, скот в стойлах и хлевах, жуя свою жвачку. Одна только Сырая долина не угомонилась. А все люди, кто же еще не дает природе покою! Там у Мокрого леса костер горел, пастухи были в ночном. Сидели они вкруг огня, вели потихоньку беседу. Как раз бросили они в костер хворосту последнюю охапку, и один уж хотел в лес за новым идти. Вдруг слышат: в лесу будто плач какой или стон раздается.
Прислушались пастухи, которые и на ноги повскакали. А плач этот все ближе.
— Что там такое стряслось? — удивлялись они.
А лес отзывается эхом:
— У-у, у-у…
— Может, дух лесной? Аль лешачиха? — гадают они. И сами ж в ответ:
— Вроде не то. Леший жалобно воет, а лешачиха не может быть, плачет-то вроде мужик!
А плач все ближе, уже на опушке. Шаги чьи-то слыхать, ветки трещат. Все туда глядят.
— У-у, у-у! — уже совсем близко, и выходит из лесу кто-то большой, черный такой. Плачет, вздыхает, подходит к огню. А сам все ох да ах, у-у да у-у.
Пастухи подивились. Это мужик был, огромный, с большой бородой.
И тут смех их одолел. Плакальщик-то этот знаешь кто был? Это был сам Нечистый.
— Эй, старина, чего воешь, какая беда?
— Мать что ль, по шеям надавала?
— Али бабка мерку сымала, что остались портки в красную полоску?
Тут он не то что заплакал — завыл во всю мочь. Рожу руками закрыл, к огню на корточки сел, согнулся в три погибели. Слезы текут в три ручья, по рукам, по бороде.
Пастухи ну еще пуще смеяться да зубоскалить. Потом он поутих, его и спрашивают, что у него за горе. Черт утирается, носом сопит:
— О-ох, ох… у-у-у… померла… ох… ба-а-бка… померла-а-а!..
Тут пастухи так зареготали, что и про бедного чертяку забыли совсем. Один говорит:
— Парни, а он, ей-богу, не врет. Намедни мне один наш пастух сказывал: у Аннуса-то, из Железной Дыры, и впрямь пропала белая кобыла. В болоте утопла. А этот-то, горемыка чертов, как раз оттуда идет со слегою! Эй, приятель, дак это бабка твоя, что ли, была?
И опять пошла потеха.
Отнял он от лица руки и говорит:
— Вам бы меня пожалеть, а не шутки шутить!
Такие слова пастухам не по нраву пришлись:
Ишь, сирота отыскался!
— Видали! Хочет, зверюга, чтоб мы по евонной старухе пролили слезу!
— А дубины не хошь?
Нечистый тут обозлился.
— Не хотите добром, — говорит, — силой заставлю заплакать.
— Ого! А ну-ка заставь!
Тот, не говоря больше ни слова, как на корточках был, поворотился задом к огню. И сразу оттуда пошел шип да смрад, будто змеиный клубок в огонь бросили. Поднялось синее облако и тут же прянуло вниз, никто и отскочить не успел. И защипало у всех в носу, потекли слезы из глаз.
— Ну что, заревели? — Нечистый злорадствует. — Плачьте теперь до скончанья веков, вы и все, кто будет за вами! — И в лес сиганул.
С той поры и повелось: где огонь, там и дым, — закончила Тийю. — Вот дым-то откуда взялся на свете.
— А теперь, дочка, зажги-ка лучину, пойдем в заднюю комнату. Ты пряжу будешь мотать, а я заштопаю пару носок.
Пошли они в заднюю комнату.

Тыну Бес

— Мама, мама! — крикнула вдруг Вийю. И не успела она мотовило отставить, к матери подбежать, как дверь распахнулась настежь и появился Тыну. Это так быстро все сделалось, что даже кудлатый Мури не успел зарычать, куры на насесте не шелохнулись. Мать с дочкой на своих местах так и застыли.
Мертвец, видя это, приказывает:
— Тийю, ну-ка поищи у меня в голове!
Делать нечего, пришлось ей подчиниться.
А маленькая Вийю шепчет ей потихоньку:
— Мама, гляди, какие у папы большие зубы!
Тийю будто что вспомнила:
— Сейчас, Тыну, не гневайся, погоди чуток. Я только схожу кашу проверю, а то пригорит.
А каша в котле варилась, на крытом гумне.
— Дай-ка вожжи, я тебя привяжу, а то еще выйдешь на волю.
Тийю сняла с гвоздя вожжи, подала Тыну. Тот привязал ее за руку, а другой конец сам держит, не выпускает. Так на привязи и пошла Тийю через порог, на гумно.
Время идет, Тыну на дверь косится, а Тийю все нет. Он дернул вожжу, потянул — нет, не идет.
— Тийю, иди сюда! — зарычал он в дикой злобе.
А вместо ответа раздалось с гумна петушиное пенье.
Заскрежетав своими ужасными зубами, вскочил мертвец на ноги и дернул вожжу изо всех сил. А там кто-то сопит, пыхтит, упирается в высокий порог. Вурдалак, остервенясь, так стал тянуть, что чуть не лопнул с натуги. Наконец на пороге, пыхтя и упираясь, появился кто-то живой.
Тут петух пропел во второй раз. Зарычав, бросился вурдалак к двери, сгреб того, кто там был, в охапку и сгинул как ветер. Тут пропел петух в третий раз.
А немного погодя вернулась в комнату Тийю. Она дрожала и была бледна, как полотно, а все же улыбалась счастливо. Целуя напуганную Вийю, она рассказала, что привязала заместо себя к вожже козу, которую недавно в дом привели, а сама залезла под насест. Вурдалак-то в спешке не разглядел и уволок козу вместо Тийю.
С тех пор он пропал навсегда.
Людская молва правду ль сказывает или нет — поди разбери, а только с тех пор Муравьиный хутор зовут в народе Бесовым хутором, а Тыну-батрака — Тыну Бесом.


- КОНЕЦ -

Эстонская народная сказка. Иллюстрации.