Двое на одном велосипеде - Мошковский А. - Куртки с красной рябиной

Подробности

Категория: Отечественные писатели

Двое на одном велосипеде (повесть)

Глава 13. Куртки с красной рябиной

— Васька, давай закругляйся — и на Бычий пруд! — крикнул Санька, отнёс неполный мешок Зурке, взял лопату, оглянулся — дед и мачеха ходили по огороду — и принялся копать у забора червей. Копал он быстро, сноровисто и как-то весело, не так, как Вася с папой. Санька любил копку червей: у него это была не копка, а охота.
— Ты куда удираешь, друг любезный! — дурашливо кричал Санька и бережно, но решительно тащил из земли красного червяка, бросал издалека и попадал точно в консервную банку.
Вася тоже тащил, бросал и промахивался, и всё-таки на этот раз ему совсем не было противно или неприятно.
Скоро они накопали столько, сколько было нужно. Санька опять оглядел участок — ни мачехи, ни деда на нём не было.
— Я сейчас кое-чего нарву, а ты внимательно следи по сторонам, — сказал он Васе. — Как заметишь кого, кроме Маринки разумеется, запой какую-нибудь песенку… Хорошо?
— А зачем?
— После объясню… Ну, начинай наблюдение!
Санька побежал к грядке с огурцами, раздвинул руками свежие зелёные плети с широкими шершавыми листьями, нацелился глазом и стал торопливо откручивать висевшие и лежавшие на земле ещё некрупные, но и не маленькие уже огурчики, нежно-зелёные, в младенческих пупырышках и с жёлтыми хрупкими цветками на концах.
Санька набрал их с десяток — пожалуй, хватит: дед заметит и поднимет тревогу (сами ещё не едят, ждут, когда вырастут побольше) и потом целую неделю будет изводить его подозрениями.
Санька подошёл к Васе — тому так и не пришлось петь песенку, но лицо у него было напряжённое, виновато-бледное. Бедняга, он ни разу, наверно, не участвовал ещё в подобных «боевых» операциях! А пора бы…
— Санька, на минутку! — крикнула с крыльца Марина.
Он взял её записку, сложенную, как аптечный порошок, с надписью круглым почерком: «В. Замкову», и они с Васей зашагали к Бычьему пруду.
Лицо у Васи было очень серьёзное, губы решительно сжаты, даже закушены, словно шёл он сейчас не радоваться и веселиться, а на чрезвычайно ответственное, опасное дело, с которого можно и не вернуться живым… Смех один!
Санька вспомнил про его суровых бабок.
— А тебе не влетит, что идёшь со мной?
— Мне? Да ты что! — возмутился Вася, но Санька-то заметил, как весь он залился густо-красным, как огнетушитель, румянцем. Значит, может влететь, и ещё как!
— А хоть доложил бабкам, куда идёшь?
— А чего докладывать? — храбро вздёрнул голову Вася, и это понравилось Саньке.
Они прошли через тополиные посадки к бетонке и через несколько минут оказались у Бычьего пруда.
Со стройки доносилось ровное гудение подъёмного крана, жаркий лязг металла, голоса строителей — они были в коричневых касках, в ковбойках и майках, а кое-кто, невзирая на тёплый день, в зелёных куртках.
Санька с Васей раскрутили все три удочки, но первое время смотрели не столько на поплавки, сколько на то, как плыли в воздухе между облаков серые панели и блоки, как их принимали и направляли, куда нужно, руки студентов.

Поплавки и минуты не оставались неподвижными — бычки клевали отчаянно. Поплавки дёргались вправо и влево, подпрыгивали, тонули. Санька только и успевал вытаскивать из воды леску, пускать в полиэтиленовый мешочек с водой отцепленного бычка, поправлять на крючке червяка и снова забрасывать.
Работа была живая, лёгкая, и вот эта-то лёгкость и простота быстро приедались. Хотелось хоть раз выждать, вытерпеть, выстрадать, по-настоящему заслужить громадную рыбину! А в Бычьем пруду такие рыбы не водились. Иногда здесь попадались довольно крупные караси, но разве поймать одного из них — настоящая удача?
Вася неплохо помогал ему: Санька вытаскивал рыбин пять, Вася — одну, иногда — две. Совсем неплохо! Особенно для малыша. Жаль вот, много времени уходило на то, чтобы снимать с крючка этих скользких головастых обжор, глубоко заглатывавших наживку, каждый раз развязывать прозрачный мешочек и класть их туда.
— Надо было взять ведро, — сказал Санька, и Вася кивнул. — А ещё знаешь что? Надо было прихватить твоего любимого Крылышкина…
Вася с недоумением посмотрел на Саньку.
— Ага! — подтвердил тот. — Чтобы снимал с крючка и бросал в мешочек рыбу! Классный был бы сниматель и бросатель.
Вася засмеялся. Санька любил, как он смеётся: сразу рот до ушей, нос, и без того курносый, картошечкой, весело лез вверх, а смышлёные серые глаза превращались в узенькие щёлочки. Азартный малый! Глядя на его лицо, можно было расхохотаться.
— Ты любишь этих бычков? — вдруг спросил Санька.
Вася не знал, что ответить.
— А чего же нет? Хорошо клюют, не дают скучать…
— Да я не о том, я спрашиваю вообще о них… Я-то их терпеть не могу за жадность и неразборчивость. Просто ослеплены своей жадностью и прожорливостью. И никакой жалости или снисхождения. Ведь почти всех рыб выжили, вытеснили из пруда! Всю икру карасиную и других рыб без зазрения совести жрут, в том числе и свою собственную. И собственных мальков заглатывают… Разве уважающая себя рыба должна так поступать?
— Не должна, — согласился Вася.
Скоро Саньке надоело ловить всерьёз, по правилам этих жалких в своём хищничестве и вероломстве бычков. Он больше не закидывал леску с поплавком в воду, а погружал один крючок с дробинкой на полметра и при малейшей поклёвке тут же выдёргивал бычка. Однако и так наскучило ловить, и Санька с нетерпением ждал конца работы на свинарнике.
Она всё не кончалась.
Трещала электросварка, ревели токарные станки во временной, наспех сбитой из досок мастерской, грохала кувалда, звучали отрывистые команды. Санька ждал, когда все трудовые шумы прекратятся, поворачивал к стройке голову, словно торопил студентов взглядом, нетерпеливым шмыганьем носа и наконец шёпотом: «Ну скоро вы там?»
И дотерпел, дождался!
Строители с коричневыми, ребристыми касками на голове или в руках — кому как нравится — повалили в свой лагерь, к туго натянутым брезентовым палаткам, к кухне и умывальникам, к огромным столам под навесом с врытыми в землю ножками. Одни курили, другие гонялись друг за другом, третьи на ходу боролись, зубоскалили с девушками, и почти все громко разговаривали и смеялись. Кое-кто побежал к прудам, на бегу снимая майки.
— Трудовой пот будут смывать, — заметил Санька. — Вон и наши. Ну, сматывай леску. Записку нужно отдать, и вообще…
Они быстро собрались и заторопились в лагерь. Санька заглянул в огромную палатку с рядами застеленных коек и тумбочками, увидел Володьку: он крутил ручку карманного приёмничка.
— Привет! — Санька махнул ему мешочком с бычками. — Письмишко принёс тебе.
— Входи-входи, старик, — кивнул ему Володька. Он был высоченный и худой, со светлыми усиками. В квадратных с тёмной оправой очках. Рядом с ним на койке лежала линялая зелёная куртка с чёткой белой надписью на спине — «Рябинки», с отлично нарисованной избой и двумя рябинками: на них трепетали резные листики и пронзительно краснели гроздья плодов.
Володька поправил очки, пробежал глазами записку и с чувством запустил большую руку в густые жёлтые волосы.
— Прекрасно! Сейчас же сбегаю в Дом культуры… Может, и тебе взять?
— Чего? — не понял Санька.
— Ну, билет на «Выстрел на Монмартре». Французская. Про любовь… Взять? На неё, правда, детишки до шестнадцати не допускаются, но ты у нас, Санёк, крупный малый…
Санька довольно шевельнул большими губами.
— А чего ж нет? Я не прочь… Возьми! — Но, вспомнив про Васю, Санька озабоченно почесал грязноватой пятернёй лоб. — Да я же не один, а Васю могут не пропустить…
Володька направил вниз очки, увидел Васю и улыбнулся:
— Уж это наверняка.
— Тогда и мне не бери, — сказал Санька и невнятно буркнул, преодолев секундное замешательство: — Мы здесь немного бычков с Васей наловили для бригады… Может, пойдут к ужину, и огурцы есть… — Санька похлопал себя по сильно оттопыренному карману. — Пригодятся?
— Ну спасибо тебе, — ответил Володька, — наши рыбаки сегодня проспали, а вот огурчики… Надеюсь, не стащил где-нибудь?
— Надейся, — сказал Санька, так сказал, что понять можно было и так и этак. О главном — про отношение студентов к его деду — он сразу расспрашивать не решился: надо выждать подходящий момент. — Куда вывалить? Можно на койку?
— Давай. А сейчас, до ужина, мы хотим искупаться вон в том пруду, — Володька кивнул в сторону Бычьего пруда. — Там поглубже и берег повыше. Ты как смотришь на это, старик?
— Положительно! — заулыбался Санька. — Я и плавки на всякий случай надел…
— Ты правильно живёшь! Что бы наша ударная бригада делала без тебя, Санёк? — Володька махнул рукой и закричал: — Ребята, нашего полку прибыло!.. Валите без меня — догоню!
Володька быстрым шагом пошёл за билетами в Рябинки, а парни и девушки из его бригады, раздевшись в своих палатках, в плавках и купальниках побежали к Бычьему пруду.
Санька остановился, мигом стащил с себя джинсы и рубаху, рывком стряхнул кеды и помчался как бешеный вперёд. Обогнал всех, бросил на траву скрученную одежду, разбежался, взлетел с высокого берега и — он старался лететь ласточкой как можно выше и стройней! — ловко и красиво воткнул себя головой в воду.
Вынырнул и, далеко выкидывая тело, поплыл вперёд, перевернулся на спину и, выбрасывая сразу обе руки, двинулся к берегу.
Он не видел берега, но отлично знал (там было тихо), что студенты стоят и любуются им. И Санька сил не жалел, чтобы покрасоваться перед взрослыми ребятами, выдать им всё, на что был способен. И даже больше того.
— Да ты, братец, артист! — восхитился Миша, их бригадир, белоголовый парень с мягкой, светлой бородкой. — Тебя трудно переплюнуть… А ну, кто повторит его беспримерный прыжок?
Санька с бьющимся от радости сердцем плыл брассом к берегу и смотрел снизу, как один за другим студенты прыгают в воду. Одни совершенно неопытно шлёпались животами — «желудками», как любил выражаться Санька, другие прыгали правильно и довольно красиво, но входили в воду всего в метре от берега. Третьи прыгали далеко и головой, да уж очень некрасиво. Четвёртые, как и Володька, очкарики, прыгали с очками в руке, и правильно делали — потеряли бы, или разбили, или поранили глаза.
Студентки прыгать не решались, они благоразумно сползли с крутого берега. Парни, как и положено, стали гоняться за ними и брызгаться.
Володька явился только к концу купания, кивнул Саньке — дескать, всё в порядке, — тоже снял очки, разбежался и с ловким перекрутом в воздухе врезался в воду.
Вася не купался. Он скромненько сидел на берегу и, уперев подбородок в колени, глядел на эту студенческую карусель. Санька во всю силу своих рук и ног плавал среди ребят, хохотал, дурачился не хуже их, и временами в его голове мелькало: наверно, бычкам сейчас очень страшно — забились в норы и липкий ил. Забились и дрожат. Так им и надо! Будут знать, как пожирать своих…
А потом был ужин.
Студенты Мишиной бригады усадили их — Васю почти силой — за стол, налили в миски по половнику прекрасной ухи из бычков. Саньке вручили почётную деревянную, расписную черно-красно-золотистую ложку. Было очень вкусно. Потом на столе появилась рисовая каша. Всем не хватило мисок, и Санька с Васей ели из одной миски.
Вася никогда не ел эту кашу, и дай её мама или бабушки — не притронулся бы. А тут надо было есть, и она тоже была довольно вкусной. Даже очень.
— Эй! — со смехом крикнул Володька молоденькой студентке-поварихе в белой шапочке. — Не давай добавки Пузанкову, он сегодня тунеядствовал, едва шевелился на свинарнике, всё комаров давил на лбу.
— Комар за версту чует тунеядца, у него кровь особая! — вставил кто-то.
— Ладно вам, — вмешался бригадир Миша, — дай ему, и побольше, а то завтра до стройки не дотащится. Всем хватит кашки. Ух какая!..
Всем членам бригады выдали по половинке огурца — сладкого, мелкозернистого, и все похрустывали да похваливали. Санька просто был счастлив, что догадался немножко разорить деда. И досадовал, что маловато нарвал. Ничего не жалко для таких ребят! А если дед заметит… Так ему и надо! У него свет клином сошёлся на этом огороде на грядках, кустах и клумбах, будто ничего нет другого, будто это самое главное в жизни!
— Первейшие огурчики! — заметил Володька. — Не пробовал ещё в этом году… Ну как там твой дед? Очень злится на нас?
— Очень, — кивнул Санька. — Чем-то, я вижу, он вам не понравился… Чем, а?
Все за столом захохотали.
— Жизни он нам не даёт, твой дед, всё время ходит, канючит, мешает работать и выполнять план по свинарнику, а сальце-то небось любит?
Санька кивнул и напряжённо ждал, что Володька скажет дальше.
— Говоря по совести, — сказал он, — могли бы мы после работы потрудиться на ваше с ним благо — это нам не возбраняется, — да ведь он так торгуется, хитрит, выгадывает, хочет, чтобы чуть не задаром вкалывали. Видно, очень он низкого мнения о наших строительных талантах. И вот мы решили напрочь отшить его и сегодня проделали эту операцию… Где ты, старик, откопал такого деда?
— Я… — Санька задохнулся от стыда и горечи и не мог найти первого слова, чтобы со всей силой обрушиться на деда.
— Зато он так играет на скрипке! — внезапно пискнул Вася, примостившийся на скамейке рядом с Санькой, и этот его внезапный, храбрый писк покрыл хохот студентов.
А Санька так и не сказал ничего.
Потом они с Васей сидели в палатке на Володькиной койке и молча слушали горячие споры о писателях-фантастах, о молодых художниках, о кинофильме «Андрей Рублёв»…
Стало смеркаться.
Володька незаметно исчез из палатки — наверно, побежал за Мариной.
В соседней палатке одиноко и мечтательно подала голос гитара, её тотчас заглушил джаз, как с цепи сорвавшийся с ленты портативного магнитофона, и на эти вечерние, тревожные, яркие звуки все стали выходить из палаток.

Санька с Васей тоже вышли.
Несколько пар в зелёных куртках с красными рябинками на спинах и в таких же зелёных брюках медленно топтались — танцевали в сторонке. Другие сидели на траве и курили, посматривая на них.
Саньке вдруг захотелось внести оживление и темп в танцы. Он схватил за худенькие плечи Васю и, сломив его сопротивление, бросился с ним в середину танцующих. И стал суматошно кидать его справа налево и слева направо, распугивая студентов.
Ну и конечно, опять был хохот.
Скоро на столбах возле палаток и в самих палатках загорелся электрический свет, поданный по проводам из Рябинок. Студенты уходили подальше от него. Уходили по одному, парочками, группками. Свет был слишком резкий, неуютный, и их тянула к себе всё сгущающаяся темнота летней ночи с россыпью звёзд на небе и невнятными чёрными силуэтами на земле.
Возле прудов вспыхнул и взлетел вверх громадный костёр, и Санька за руку, как папа на переходах через московские улицы, потащил Васю к огню.
Острые искры его стремительно уносились вверх и там смешивались со звёздами. Жаркие отсветы костра сверкали в молодых глазах студентов, выхватывали из темноты их шевелюры и лица, блестели на белых зубах смеющихся девушек. Все, кто не пел, не танцевал и не играл в палатках в шахматы, стояли, пританцовывали или молча сидели вокруг огня, гудящего и рвущегося как из паяльной лампы, к бездонному, беспредельному небу.
Санька чувствовал на своём лице горячее прикосновение этого огня, и от жара его, от беспокойства и счастья немножко шевелились на голове волосы и уносило куда-то высоко-высоко…