Мой генерал - Альберт Лиханов - Страница 10

Подробности

Категория: Отечественные писатели

Мой генерал (роман Альберта Лиханова)

ВСТРЕЧА

Перед сном, в темноте, дед сказал:
— Сегодня один гражданин из вашего класса мою личность выяснял. Спрашивает: «Вы генерал?» Я подумал: раз у меня выясняет, значит, ты мной не козыряешь. Правильно. А то ведь за чужой-то спиной нетрудно жить. Есть такие, видал не раз. Чужой славой пользуются и глаз не жмурят. — Он зевнул, добавил сонным голосом: — Ну, я и отказался. Говорю: «Пенсионер я!» Как полагаешь, правильно поступил?
Я сжался весь. Вот оно в чём дело. Губы у меня затряслись. Но я шепнул:
— Правильно.
Что мне ещё оставалось? А самого в жар бросило. Вон как выходит! Я дедом козыряю, чужой славой пользуюсь!
Вечером решил: будь что будет, а в школу не пойду. Утром передумал: скажут — струсил. Не на таких напали. Но идти в школу тошно было. Плёлся, еле ноги переставляя. Вздрагивал от каждого окрика.
Когда я к нашему классу подошёл, гам там стоял невообразимый. Алькин голос всех перебивал:
— А мундир он что, на базаре купил?
И все кричали что-то неразборчивое.
Я переступил порог, всё стихло. Каждый своим делом занялся: книжечки раскладывают, тетрадки перебирают, друг с другом беседуют. И никто меня не замечает, пацаны «по петушкам» не здороваются, отворачиваются смущённо, девчонки, которые приветливо улыбались, мимо глядят. Один Газовый Баллон меня зрачками таранит и так это небрежно объявляет:
— Слышь! Председатель! Я Егорова встретил. Он говорит, чтобы ты готовился. Обсуждать тебя будем за то, что с воскресника ушёл. Галя вот только вчера простыла. Поправится, и сразу собрание.
У меня горло заледенело. В висках опять молотки застучали.
Я повернулся к Баллону, окатил его с головы до пят презрительным взглядом:
— Чего командуешь? Меня ведь ещё не переизбрали, кажется?
Пухов захрюкал. Прохрюкался и ответил:
— Я тебя выдвинул, я и задвину!
Тут уж все покатились. Я сжал кулаки и опустил голову. Словно оплеуху мне дали. А я и ответить на могу.
Слёзы навернулись на глаза. «Не сметь! — командовал я себе. — Хватит позора!» А сам думал про класс. Про этих подлых друзей. «Предатели, вот вы кто. А ещё „по петушкам“ со мной здоровались!»
Я хотел вскочить на учительский стол, гаркнуть во всё горло, что дед у меня генерал, генерал, генерал! Но не смог, не захотел. Стиснул зубы и ничего не ответил на пощёчину Кирилла…
Один я теперь. Совершенно один. Алька на меня только поглядывает, с Кешкой я поссорился, а народные массы меня предали.
Надо же! Я друзей теряю, а дедушка их находит. Иннокентия Евлампиевича нашёл, Кешкиного дедушку.
Вот ведь какие истории бывают, поверить невозможно! Но бывают. Факт. Своими глазами видел.
Мой-то с Кешкиным дедом на воскреснике познакомился. Если, конечно, можно так сказать — познакомился. Иннокентий Евлампиевич кладовщиком на стройке работает, дед с ним перекурить сел, разговорились: оказалось, оба на Первом Украинском фронте воевали. Словно в укор мне, чуть не каждый день сидят теперь на кухне, дымом окутались: вот, мол, ты Кешку унизить хотел, а мы, генерал и сержант, один табачок курим.
Я мимо дедов на цыпочках прохожу, учебники раскрываю, гляжу в них, да ничего не вижу. Думаю: знает ли Иннокентий Евлампиевич про нашу с Кешкой ссору и как мне дальше жить? Что делать?
Кешкин дед на Кешку очень похож. Костистый, широкоплечий, голова квадратом. Вот только у старого Иннокентия борода лопатой — седая, с виду жёсткая, у рта желтее — обкуренная да глаза похитрей, чем у Кешки. С прищуром, с улыбочкой. Иннокентий Евлампиевич моего-то немного постарше, ему за семьдесят давно перевалило, он пенсионер, но как только дома остаётся — сразу болеет. Вот и работает кладовщиком — для здоровья, как он объясняет.
«Бу-бу-бу», — слышались голоса за стенкой. Деды замолкали, верно, думали о чём-то, что-то вспоминали, потом смеялись — негромко, глухо, потом снова говорили, говорили, говорили: «Бу-бу-бу». И наш уже реже пёк пирожки, нерегулярно мыл пол, и мама радовалась, как маленькая, удивляя отца, который повторял: «Я же говорил. Просто он акклиматизировался!»
Я не радовался и не огорчался, я вообще почти не замечал, как живёт дед: своих забот хватало.
Но однажды произошло поразительное событие.
Дед повстречался с Иннокентием Евлампиевичем.
Да, да, не удивляйтесь, они встретились, хотя знакомы были уже давно и давно друг к другу ходили. Правда, у нас они всегда сидели на кухне. И вот как-то они зашли в комнату, где я учил уроки, и стали куда-то звонить. Мой дедушка набирал номер, а Кешкин озирался по сторонам. Потом он увидел фотографию на стене, подошёл к ней, постоял минуту и… Я вздрогнул от неожиданности.
— Хто это? — крикнул Иннокентий Евлампиевич, испуганно схватив деда за руку. — Хто? Хто?
— Ну, Евлампиевич, — засмеялся дед, — не думал, что такой стреляный воробей, как ты, может испугаться. Я это, что с тобой?
— Вот этот, с усиками? — не поверил старый Иннокентий и замер, разведя руками.
Я ничего не понимал. Ну, увидел карточку, а чего орать-то?
— Ой-ё-ёй! — замотал седой бородой Иннокентий Евлампиевич. — Ой, стар стал, никуда не гожуся — ослеп начисто! Ой-ё-ёй!
Дед даже положил телефонную трубку.
— Чего запричитал-то, объясни толком!
Евлампиевич успокоился, повёл глазами на деда.
— А я ведь тебя давно знаю, Петрович, — сказал он, смеясь. — Ты при форсировании Днепра в каком чине состоял? Полковника?
— Полковника, — ответил дед. — Ну и что?
— Да то! Ты меня там как раз и отдал под арест.
Я давно уже бросил свои уроки, а тут ручку на тетрадь уронил. Посадил кляксу. Дедушка пожал плечами.
— Гукнул я одному пленному фрицу по мордам, — говорил, захлёбываясь, Кешкин дед. — Конвоировал группу, ну и дал ему понюхать. Тут полковник как раз подвернулся с этими усиками. Ты! Что да к чему? А я обмер. С перепугу, ясно дело. Ты мне трое суток и сунул!
Вот тебе на! Значит, мой дед Кешкиного деда под арест отдал?
— Ой-ё-ёй! — замотал опять головой Иннокентий Евлампиевич. — Не признал, ну нистолечки. Переменился ты, ох, переменился!
— Погоди-ка, — ответил дед, — что-то смутно я припоминаю. Но неужели тот… — он показал пальцем за спину, задумался, — это ты?
Седой Евлампиевич подошёл к деду, взял его руку в свои ладонищи.
— Ой-ё-ёй! — повторил в который раз. — Это ж надо, такая конфузия. Сколь дён с табаком воюем, а если бы не карточка, так бы и не признал.
— За что вы фрица-то? — напомнил я.
Кешкин дед провёл рукавом по глазам, проморгался, ответил:
— У своего же немца пайку хлеба отнял…
Перед сном мы ворочаемся, не можем уснуть.
Дед вздыхает, и я прислушиваюсь к его дыханию.
— Капнуть? — спрашиваю я.
— Угу! — отвечает он и ворчит. — Как же это я Иннокентия-то, а? Не разобравшись?..

КЛАДОВЩИК

Прошла неделя, а может, больше, и дед стал таинственно исчезать.
Утром он уходил раньше нас, захватив авоську с пустыми бутылками, и вид у него был озабоченный. Он поглядывал на часы. За дверь выскакивал всегда неожиданно, словно не хотел, чтобы кто-нибудь шёл с ним хотя бы до крыльца, да и вообще вёл себя непонятно. Когда я его спрашивал, куда он так торопится, он недовольно бурчал, что вопрос кажется ему странным, и делался неприступным.
Он уходил раньше всех; когда я возвращался из школы, его ещё не было; появлялся дедушка после окончания рабочей смены, и я видел в окно, как он медленно идёт по двору: в телогрейке, ушанке, валенках, а в руке авоська с неизменным молоком.
Целый день ходил по магазинам? Так у нас их раз-два и обчёлся. Где тогда пропадал? Я подозревал: наверное, опять помогал Анне Робертовне. Но там же детишки, он бы пальто надел. Телогрейка для такого дела не подходила.
И тут дед такой удар нанёс! Не ждал я, не гадал, что он так может: ни с кем не посчитаться, ни о ком не подумать…
Однажды отец пришёл с работы какой-то растерянный. Стал помогать маме картошку чистить, нож три раза уронил. Потом стакан кокнул. Сел на диван читать газету — держит её вверх ногами. Никогда такого не бывало. Я удивлялся, мама поражалась. Всё допытывалась: что случилось, что случилось?
Папа в ответ бубнил что-то невнятное, означавшее, должно быть, что всё в порядке. Потом вскочил, обмотал шею шарфом два раза почему-то и велел нам с мамой срочно пойти гулять. Нет, с ним определённо что-то происходило.
Мы с мамой послушно одевались, в коридор вышел дедушка, спросил шутливо: «А меня не возьмёте?» — и отец вдруг ответил резко: «Воздержимся!» Всегда говорил с дедом вежливо, а тут зло как-то сказал. Нехорошо. У дедушки даже брови домиком сделались от удивления. Но он ничего не сказал, ушёл в комнату.
Мы вышли на улицу, мама опять принялась расспрашивать отца о его странном поведении, но папа её рукой остановил.
— Удар! — воскликнул он. — Настоящий нокаут! Сегодня меня спрашивают: «Это не твой родственник кладовщиком работает? Упрямый старик! Рыбаков Антон Петрович». Представляете?
Я не понял отца, что это он такое рассказывает. Какой Рыбаков, какой кладовщик? Мама тоже удивилась. А отец рассердился:
— Как не понимаете? Дед наш кладовщиком устроился! Я его замдиректора по кадрам звал, а он в кладовщики!
Я засмеялся. Сказал отцу:
— Что-то ты сегодня всё путаешь. Газету вверх ногами читал, теперь у тебя генерал кладовщиком служит.
А мама уже руками размахивала, за щёки хваталась, ко лбу снег прикладывала. Причитала одним тоном, как радиола, если посреди пластинки застрянет:
— Кошмар какой, кошмар какой, кошмар какой, кошмар какой…
Тут только до меня дошло. Дед работает кладовщиком! Генерал — кладовщик. Был генерал-лейтенант, стал генерал-кладовщик, ничего себе!
Я то смеялся, то всхлипывал. Нехорошо это у меня выходило, я даже сам понимал. Мама меня по плечам принялась гладить, папа по спине стучать, словно я поперхнулся, но ничего не выходило: я хихикал и всхлипывал.
Воскресник просто перед глазами плясал, обсуждения эти дурацкие: «Такие генералы не бывают!», «А маленький-то, маленький какой!» И физиономия Пухова с редкими зубами: «Я тебя выдвинул, я и задвину!» «Да задвинь, задвинь! — думал я как в лихорадке. — Жалко мне, что ли? — И тут же, без перерыва, деда укорял: — А ты почему, почему кладовщиком стал? Что я тебе плохого сделал?»
Папа ходил кругами вокруг мамы и меня, я хихикал и хлюпал носом, мама бормотала по-радиольному. Но всё-таки первой пришла в себя она, коренная сибирячка.
— Хватит! — воскликнула она решительно и перестала гладить меня по плечам.
Я сразу успокоился. Папа остановился.
— Хватит, — повторила мама, — сейчас же идём домой и пресечём это безобразие! Вместо того, чтобы читать книги, смотреть спектакли и концерты по телевизору, он…
— Предлагаю, — прервал её папа, — сделать это завтра и прямо, так сказать, на месте преступления. Чтобы были улики! Вещественные доказательства!
Утром дед убежал с авоськой. Мы немного подождали. Потом спустились вниз. Сели в мамин «газик».
…Дверь склада была распахнута, туда вереницей входили люди. Выходили обратно с ящиками гвоздей, с охапками новых лопат, с мотками проволоки. Мы переглянулись. Из склада слышался громкий голос деда.
— Не ур-рони! — кричал он грозно, будто артиллерией командовал. — Аккур-ратно!
— Подождём, — нервно сказал отец. — У него теперь самая работа. Нельзя же дискредитировать!
Я спросил у мамы, что это такое — дискредитировать. Оказалось, подводить, срамить при народе, подрывать авторитет. А как же наш авторитет теперь, подумал я, как мой?
Хотя какой теперь у меня авторитет? Нету никакого авторитета. Я горестно усмехнулся: как избрал себя председателем, как от деда отказался, как с воскресника ушёл… Вот и разговаривает со мной Газовый Баллон, как ему вздумается. Уж не до авторитета…
Вереница поредела, потом кончилась, мы двинулись к двери.
Я себе по-всякому представлял эту сцену. Дед у стены стоит, чтобы отцу легче его позором пригвоздить было, мама обвиняет, я на деда с укоризной гляжу. Ну, на худой конец, от неожиданности растеряется, смутится, будет защищаться и волноваться. Но дед, увидев нас, рассмеялся.
Сидел, писал какую-то бумагу, потом оторвался от неё, взглянул на нас и засмеялся облегчённо.
— Ну! — воскликнул он весело. — Слава богу! С плеч долой! Всё думал, как вам объяснить, чтобы поняли, а объяснять не придётся, вот хорошо.
— Придётся! — начала обвинять дедушку мама. — Ещё как придётся!
— Не понимаю, — поднял руку дед. — Вы что, против товарищества? Я же Иннокентия Евлампиевича замещаю, понимаете, он в больницу попал. Поправится, сразу вернусь. Буду пирожки печь, раскопал тут один рецептик. — Дед поднял толстую книгу, помахал над головой. — Сибирские старинные пироги с черемшой!
Пришёл какой-то человек за гвоздями, дед надел очки, перестал обращать на нас внимание. Мама нервно потирала руки, готовилась произносить свою речь дальше, но, когда посетитель вышел, дед сказал:
— Следующую неделю — вторая смена, в ночь, имейте в виду.
Мама обессиленно уронила руки, отец чертыхнулся.
— Тебе отдыхать надо, а не работать. Можно подумать — кладовщика некем заменить! — возмутился он.
— Ах, товарищ замглавного! — улыбнулся дед. — Не очень-то знаешь мелкие проблемы! Высоко паришь! Кладовщиков действительно не хватает, потому что молодежь сюда не идёт, не интересно, а стариков нету. Не закрывать же склад!
Отец хмурился, мама сердилась, но оба молчали.
— Дедушка, — привёл я последний аргумент, — но ты же генерал, стыдно! Ты же нас подводишь! Подумал?
Дед стал серьёзным.
— Вот это — разговор! — сказал он медленно и вдруг рассердился: — Если вам стыдно, можете рядом не ходить!
Мама и папа сразу от наступления к обороне перешли, принялись что-то говорить, успокаивать деда, а он удивился:
— Да что вы за чистоплюи! Нет стыдной работы, разве не знаете?
Я ушёл со склада, будто оплёванный. Мама и отец уехали на работу, а я пошёл в школу.
На улице никого не было, и я опять разревелся. Выходит, я чистоплюй, стыжусь деда и всё такое… Я ревел, не мог успокоиться, и не обида, а правда душила меня: ведь всё так и есть…