Рассказы о Гагарине - Нагибин Ю. - В БЕСКРАЙНЕМ НЕБЕ

Подробности

Категория: Отечественные писатели

Рассказы о Гагарине

В БЕСКРАЙНЕМ НЕБЕ

Курсант Саратовского аэроклуба Юрий Гагарин совершил первый самостоятельный полёт. Ему принадлежали и синь бескрайнего неба, и лёгкие светлые облака, и ширь земли далеко внизу. И всё это потому, что он держится в воздухе своей силой. А прежде его держала рука инструктора Мартьянова. Да, он так же сжимал штурвал, управлял самолётом, но им самим управляла чужая воля, и он ощущал её даже в те минуты, когда инструктор не вмешивался в его действия.

Нечто сходное он пережил в раннем детстве. Мать учила его плавать в ручье. Она клала сынишку животом на свою ладонь, он шлёпал руками, сучил ногами, вода плескалась, обтекала маленькое тело, но всё-таки плыл не он, а материнская рука. Так и во всех прежних совместных полётах он летал как бы на чужих крыльях. А сейчас узнал, что значит лететь на своих крыльях, и это было счастье!..
Юрий Гагарин засмеялся, чувствуя сушь обветренных губ — изнурительно сухое и пыльное лето стояло в Саратове, — и вдруг запел. В стареньком учебном самолёте ПО-2, носившем в пору войны смешливо-уважительное прозвище «кукурузник», над бурым кругом маленького аэродромного поля запел во всё горло, но никто не услышал его. Мог ли он думать, что пройдёт не так уж много лет и в кабине космического корабля он запоёт над всем миром песню, которая сразу станет знаменитой лишь потому, что её пел он, Гагарин, первый человек, проникший в космос.
Но надо садиться. Ему положено сделать всего один круг. Так же как и в том, будущем, полёте. Он приземлился красиво и точно, спрыгнул на землю и, стараясь не выдать своего бурного восторга, отрапортовал инструктору Мартьянову:
— Товарищ инструктор лётного дела, задание выполнено!
— Молодец, — сказал Мартьянов. — Поздравляю!.. — И тут он дал приоткрыться створкам, за которыми скрывал свои чувства от курсантов, боясь панибратства, потому что сам был ещё очень молод, — он шагнул к Гагарину и крепко обнял его.
— Для первого раза совсем неплохо! — сказал, подходя, приехавший в гости генерал-майор авиации со Звездой Героя на кителе.
Гагарин видел его, ещё когда рапортовал Мартьянову. Но что могло быть общего между генералом авиации, Героем Советского Союза, и скромным курсантом аэроклуба? И вдруг протянулась ниточка. Он вспыхнул и неловко поклонился генералу.
— Какой путь вы себе избрали? — спросил генерал.
Гагарин смешался, и за него ответил Мартьянов:
— Индустриальный техникум кончает, будет литейщиком.
— Хорошее дело. — В голосе генерала прозвучало разочарование. — Хорошее, ничего не скажешь. А только он прирождённый лётчик. Мог бы стать классным пилотом.
— Я хочу летать, товарищ генерал! — вдруг звонко сказал Гагарин. — Я ничего другого не хочу!..
— Вон как? — Генерал внимательно посмотрел в открытое лицо юноши, словно хотел запомнить его на будущее. — Как вас зовут?
— Юра, — по-детски ответил курсант и тут же поправился: — Юрий Алексеевич.
— Фамилия?
— Гагарин.
— Хорошая фамилия, княжеская, — усмехнулся генерал.
— Не, мы колхозные, — как во сне произнёс Гагарин, и ему показалось, что кто-то иной, далёкий, произнёс эти слова.
И, словно усиливая его странное чувство, генерал поднёс пальцы к седым вискам, как делают люди, пытаясь вспомнить забытую мелодию.
— Боже мой! Ведь так уже было… Я слышал, слышал эти слова!..
Гагарин смотрел на генерала и сам неудержимо проваливался в глубь лет. Перед ним было родное Клушино начала войны, деревенская улица, вдруг накрытая адским грохотом, заставившим кинуться врассыпную кур, уток, гусей, поросят, а дворовых псов с воем забиться в конуры. Над крышами изб, едва не посшибав радиоантенны, пронеслись два краснозвёздных самолёта, и за одним из них тянулся хвост густого чёрного дыма. Внезапно возникнув, они так же внезапно скрывались, только грохот их ещё колебал воздух. Казалось, самолёты сели на картофельное поле за деревней. Все, кто был на улице, кинулись туда.
С околицы слабо всхолмлённая окрестность просматривалась далеко, она не имела края и как-то неприметно становилась небом. Самолётов как не бывало. В разных местах простора подымались дымы, но то были костры пастухов, угоняющих на восток смоленские стада, костры беженцев, или же то догорали строения, подожжённые немецкими зажигалками.
— Улетели, видать…
— К базе своей потянули…
Любопытные повернули назад. Юра остался. Он жадно оглядывал местность. Вдруг он сорвался и побежал через поле к можжевеловой поросли, за которой в низине лежало болото.
Там они и оказались. Один самолёт, целёхонький, стоял на твёрдой земле, другой исходил последним дымком в тёмной жиже торфяного болота. Видно, огонь погасило болотной влагой. Юра подошёл совсем близко, но пилоты не замечали его. Старший из них бинтовал своему молодому белобрысому товарищу раненую руку. Тому было очень больно, и, чтобы скрыть это, он на все лады ругал гитлеровцев, подбивших его самолёт.

— Может, лучше просто поорать, да погромче? — предложил старший.
В ответ прозвучало новое замысловатое проклятие гитлеровцам, которые, так их и растак, за всё ответят.
— Больно, да? — спросил старший.
— Чепуха! Кабы не ты, стучаться мне у райских врат.
— Не трави баланду! — сердито сказал старший и тут заметил мальчика. — Эй, пацан, это что там за деревня?
— Это не деревня, село, — застенчиво пробормотал Юра.
— Вот формалист! Ну село…
— Клушино.
Лётчик закрепил бинт, достал из планшета карту. Юре очень хотелось посмотреть, какие карты у лётчиков, но он не решился, уважая военную тайну.
— Понятно… — пробормотал лётчик. — Тебя как звать?
— Юра… Юрий Алексеевич.
— Ого! А фамилия?
— Гагарин.
— Хорошая фамилия, княжеская.
— Не, мы колхозные.
— Того лучше! Председатель у вас толковый?
— Ага… — И, вспомнив, что говорили взрослые, добавил: — Хозяйственный и зашибает в меру.
Оба лётчика засмеялись.

— Записку ему отнесёшь, — сказал старший и, подложив планшет, стал что-то писать на листке бумаги, вырванном из блокнота.
— Дядь, вас на фронте подбили? — спросил Юра раненого.
— Факт, не в пивной, — морщась, ответил тот.
— А он чего так низко летел? — спросил Юра о старшем.
— Меня прикрывал.
— Как прикрывал?
— От врага оборонял. Это, браток, взаимовыручкой называется.
— Дядь, а когда летаешь, звёзды близко видны?
— Ещё бы! — усмехнулся раненый. — Как на ладони.
— А там кто есть?
— Вот не скажу. Так высоко мы ещё не залетали. А сейчас и вовсе не до звёзд. Начнёшь звёзды считать, тут тебе немец и всыплет.
— Значит, вы звёзды считали?
— А тебе палец в рот не клади! Я ихнюю колонну поливал и от снаряда не уберёгся.
— Слушай, Юрий Алексеевич, тебе боевое задание, — прервал их увлекательный разговор старший. — Передай эту записку вашему преду. Понятно?
— А вы не улетите? — спросил мальчик.
— Мы здесь зимовать останемся, — пошутил молодой.
— Нам воевать надо, — серьёзно сказал старший. — А ну-ка, исполнять! Живо! Одна нога здесь, другая там!
Юра опрометью кинулся выполнять первое в своей жизни боевое задание.
Вечером мать не пустила его со двора. А он не мог объяснить ей, что ему нужно к лётчикам. Прочитав доставленную им записку, председатель строго-настрого предупредил: о лётчиках никому ни слова. Юра не понял смысла этого запрета, но ведь боевые приказы не обсуждаются. И он молчал.

Чуть свет Юра выскочил из спящей избы и помчался в поле. Он бежал напрямик сквозь мокрый от росы орешник, через овраг, острекался злой осенней крапивой, но всё равно опоздал. Лётчиков не было. Лишь в тёмной торфяной жиже сиротливо торчал полузатонувший истребитель.
Юра с грустью поглядел на пепельный кружок костра, на глубокие борозды, оставленные самолётом, унёсшим лётчиков. А потом, перепрыгивая с кочки на кочку, добрался до утопшего самолёта и залез внутрь. Занял место пилота, положил руки на штурвал и… Теперь он знал, почему испытанное сегодня при всей своей ошеломляющей новизне на миг представилось повторением раз пережитого. Вот тогда, в мёртвом, чёрном самолёте почувствовал он небо, полёт, крылья, как не чувствовал потом уже ни разу вплоть до сегодняшнего дня…
И в генерале вид этого юноши пробудил забытые воспоминания. И все они сводились к появлению из пустоты полей светловолосого деревенского мальчика, похожего на пастушка.
А вот Гагарин не узнавал генерала. Раненым белобрысым лётчиком он явно не мог быть — волосы на его висках были тёмными, и уж слишком немолодо изрубленное морщинами загорелое лицо. Но и на старшего лётчика, каким он сохранился в памяти, генерал не больно похож. У того голова была круглее, черты лица мягче, глаза посинее и голос совсем другой. Да ведь сколько времени прошло: человек изменился, подсушился, заострился под стать своему определившемуся характеру, а голос в загрубевшей гортани стал устойчивей, ниже, глуше. И, твёрдо сочтя генерала старшим из двух лётчиков, Гагарин спросил:
— А как ваш товарищ?
— Какой товарищ? — не понял генерал.
Вот те раз — неужто и такое можно забыть в круговерти жизни?..
— Ну, которого вы прикрывали, — сказал он упавшим голосом.
— Вы чего-то путаете, ваше сиятельство! — рассердился генерал.
— Да ничего я не путаю!
И, забыв о всякой почтительности, Гагарин горячо и сбивчиво принялся оживлять затвердевшую память старого воина. Тот слушал его с интересом, удивлением и вроде бы печалью.
— Да, — вздохнул генерал, когда Гагарин замолк, — жизнь и щедрее, и в чём-то скупее, чем нам кажется. Как называлась твоя деревня?
— Село Клушино. Оно и сейчас так называется.
— Понятно! Теперь я вспомнил. Мне тогда помог другой князь, Куракин, из села Куракино…