Робинзон Крузо - Даниэль Дефо - Страница 19
- Подробности
- Категория: Зарубежные писатели
Робинзон Крузо (повесть)
В тот же вечер я снял шкуру с убитого козлёнка и тщательно выпотрошил его; потом развёл костёр и, отрезав кусок козлятины, сварил его в глиняном горшке. Получился очень хороший мясной суп. Отведав этого супу, я предложил его Пятнице. Варёная пища ему очень понравилась, только он удивился, зачем я её посолил. Он стал показывать мне знаками, что, по его мнению, соль — тошнотворная, противная еда. Взяв в рот щепотку соли, он принялся сплёвывать и сделал вид, будто у него начинается рвота, а потом прополоскал рот водой.
Чтобы возразить ему, я, со своей стороны, положил в рот кусочек мяса без соли и начал плевать, показывая, что мне противно есть без соли.
Но Пятница упрямо стоял на своём. Мне так и не удалось приучить его к соли. Лишь долгое время спустя он начал приправлять ею свои кушанья, да и то в очень малом количестве.
Накормив моего дикаря вареной козлятиной и бульоном, я решил угостить его на другой день той же козлятиной в виде жаркого. Изжарил я её над костром, как это нередко делается у нас в Англии. По бокам костра втыкают в землю две жерди, сверху укрепляют между ними поперечную жердь, вешают на неё кусок мяса и поворачивают его над огнём до тех пор, пока не изжарится.
Все это сооружение Пятнице очень понравилось. Когда же он отведал жаркого, восторгу его не было границ. Самыми красноречивыми жестами он дал мне понять, как полюбилась ему эта еда, и наконец заявил, что никогда больше не станет есть человечьего мяса, чему я, конечно, чрезвычайно обрадовался.
На следующий день я поручил ему молоть и веять зерно, предварительно показав, как это делается. Он быстро понял, в чём дело, и стал очень энергично работать, особенно когда узнал, ради чего производится такая работа. А узнал он это в тот же день, потому что я накормил его хлебом, испечённым из нашей муки.
В скором времени Пятница научился работать не хуже меня.
Так как теперь я должен был прокормить двух человек, следовало подумать о будущем. Прежде всего необходимо было увеличить пашню и сеять больше зерна. Я выбрал большой участок земли и принялся огораживать его. Пятница не только старательно, но очень весело и с явным удовольствием помогал мне в работе.
Я объяснил ему, что это будет новое поле для хлебных колосьев, потому что нас теперь двое и нужно будет запастись хлебом не только для меня, но и для него. Его очень тронуло, что я так забочусь о нём: он всячески старался мне объяснить при помощи знаков, что он понимает, как много мне прибавилось дела теперь, и просит, чтобы я скорее научил его всякой полезной работе, а уж он будет стараться изо всех сил.
То был самый счастливый год моей жизни на острове.
Пятница научился довольно хорошо говорить по-английски: он узнал названия почти всех предметов, окружавших его, и тех мест, куда я мог посылать его, благодаря чему весьма толково исполнял все мои поручения.
Он был общителен, любил поболтать, и я мог теперь с избытком вознаградить себя за долгие годы вынужденного молчания.
Но Пятница нравился мне не только потому, что у меня была возможность разговаривать с ним. С каждым днём я все больше ценил его честность, его сердечную простоту, его искренность. Мало-помалу я привязался к нему, да и он, со своей стороны, так полюбил меня, как, должно быть, не любил до сих пор никого.
Однажды мне вздумалось расспросить его о прошлой жизни; я хотел узнать, не тоскует ли он по родине и не хочет ли вернуться домой. В то время я уже так хорошо научил его говорить по-английски, что он мог отвечать чуть не на каждый мой вопрос.
И вот я спросил его о родном его племени:
— А что, Пятница, храброе это племя? Случалось ли когда-нибудь, чтоб оно побеждало врагов?
Он улыбнулся и ответил:
— О да, мы очень храбрые, мы всегда побеждаем в бою.
— Вы всегда побеждаете в бою, говоришь ты? Как же это вышло, что тебя взяли в плен?
— А наши всё-таки побили тех, много побили.
— Как же ты тогда говорил, что те побили вас? Ведь взяли же они в плен тебя и других?
— В том месте, где я дрался, неприятелей было много больше. Они схватили нас — один, два, три и меня. А наши побили их в другом месте, где меня не было. В том месте наши схватили их — один, два, три, много, большую тысячу.
— Отчего же ваши не пришли вам на помощь?
— Враги схватили один, два, три и меня и увезли нас в лодке, а у наших в то время не было лодки.
— А скажи-ка мне, Пятница, что делают ваши с темп, кто попадётся к ним в плен? Тоже увозят их в какое-нибудь отдалённое место и там съедают их, как те людоеды, которых я видел?
— Да, наши тоже едят человека… все едят.
— А куда они увозят их, когда собираются съесть?
— Разные места, куда вздумают.
— А сюда они приезжают?
— Да, да, и сюда приезжают. И в другие разные места.
— А ты здесь бывал с ними?
— Да. Был. Там был…
И он указал на северо-западную оконечность острова, где, очевидно, всегда собирались его соплеменники.
Таким образом, оказалось, что мой друг и приятель Пятница был в числе дикарей, посещавших дальние берега острова, и не раз уже ел людей в тех же местах, где потом хотели съесть его самого.
Когда некоторое время спустя я собрался с духом и повёл его на берег (туда, где я впервые увидел груды человеческих костей), Пятница тотчас же узнал эти места. Он рассказал мне, что один раз, когда он приезжал на мой остров со своими соплеменниками, они убили и съели здесь двадцать мужчин, двух женщин и одного ребёнка. Он не знал, как сказать по-английски «двадцать», и, чтобы объяснить мне, сколько человек они съели, положил двадцать камешков один подле другого.
Продолжая беседовать с Пятницей, я спросил у него, далеко ли от моего острова до той земли, где живут дикари, и часто ли погибают их лодки, переплывая это расстояние. Оказалось, плавание здесь вполне безопасное: он, Пятница, не знает ни одного случая, чтобы кто-нибудь здесь тонул, но неподалёку от нашего острова проходит морское течение: по утрам оно направляется в одну сторону и всегда при попутном ветре, а к вечеру и ветер и течение поворачивают в противоположную сторону.
Вначале мне пришло в голову, что это течение зависит от прилива и отлива, и лишь значительно позже я обнаружил, что оно составляет продолжение могучей реки Ориноко, впадающей в море неподалёку от моего острова, который, таким образом, находится прямо против дельты этой реки. Полоса же земли на западе и на северо-западе, которую я принимал за материк, оказалась большим островом Тринидадом, лежащим против северной части устья той же реки.
Я задавал Пятнице тысячу всяких вопросов об этой земле и её обитателях: спрашивал, опасны ли тамошние берега, бурно ли там море, очень ли свирепы там люди и какие народы живут по соседству. Он охотно отвечал мне на каждый вопрос и без всякой утайки сообщил всё, что ему было известно.
Спрашивал я также, как называются различные племена дикарей, живущих в тех местах, но он твердил только одно: «Карибэ, карибэ». Конечно, я без труда догадался, что он говорит о карибах, которые, судя по нашим географическим картам, обитают именно в этой части Америки, занимая всю береговую полосу от устья реки Ориноко до Гвианы и до города Санта-Марта. [Сáнта-Мáрта — город в Колумбии, на берегу Карибского моря.]
Кроме того, он рассказал мне, что далеко «за луной», то есть в той стороне, где садится луна, или, другими словами, к западу от его родины, живут такие же, как я, белые бородатые люди (тут он показал на мои длинные усы). По его словам, эти люди «убили много, много человеков».
Я понял, что он говорит об испанских завоевателях, которые прославились в Америке своей жестокостью.[Испанцы, завоевавшие Южную Америку в XVI веке, проявили зверскую жестокость к покорённым ими народом.]
Я спросил его, не знает ли он, есть ли у меня какая-нибудь возможность переправиться через море к белым людям.
Он отвечал:
— Да, да, это можно: надо плыть на двух лодках.
Я долго не понимал, что он хочет сказать, но наконец с великим трудом догадался, что на его языке это означает большую шлюпку, по крайней мере вдвое больше обыкновенной пироги.
Слова Пятницы доставили мне великую радость: с этого дня у меня явилась надежда, что рано или поздно я вырвусь отсюда и что своей свободой я буду обязан моему дикарю.
Глава 23
Робинзон и Пятница строят лодку
Прошло ещё несколько месяцев.
К этому времени Пятница научился понимать почти всё, что я говорил ему. Сам он изъяснялся по-английски довольно бойко, хотя очень неправильно. Мало-помалу я рассказал ему всю свою жизнь: как я попал на мой остров, сколько лет прожил на нём и как провёл эти годы.
Ещё раньше я открыл Пятнице тайну стрельбы из ружья (потому что для него это была действительно тайна): я показал ему пули, объяснил действие пороха и научил его стрелять. Я отдал в полное его распоряжение одно из своих ружей. Я подарил ему нож и этим подарком буквально осчастливил его. Я смастерил для него портупею,[Портупéя — ремень, к которому прикрепляется оружие.] вроде тех, на каких у нас в Англии носят кортики; только вместо кортика я дал ему топор, который был, в сущности, таким же хорошим оружием и, кроме того, мог пригодиться для всяких хозяйственных надобностей.
Я много рассказывал Пятнице о европейских странах, особенно о моей родине. Я описал ему нашу жизнь, наши обычаи, нравы, рассказал, как мы путешествуем по всем частям света и плаваем на больших кораблях. Я объяснил ему устройство большого парусного судна и рассказал кстати о том, как я ездил на корабль, потерпевший крушение, и показал ему издали место, где корабль наскочил на подводные камни. Конечно, я мог показать его весьма приблизительно, так как корабль давно разбило в щепки и все обломки унесло в море. Показал я ему также ту полусгнившую лодку, в которой мы хотели спастись, когда буря пригнала нас к этому берегу.
Увидев эту лодку, Пятница задумался и долго молчал.
Я спросил его, о чём он думает, и он через некоторое время ответил:
— Я видал одна такая лодка, как эта.
Она плавала то место, где живёт мой народ.
Я долго не понимал, что он хочет сказать: то ли, что в их местах дикари плавают на таких лодках, то ли, что такая лодка прошла мимо их берегов.
Наконец, после долгих расспросов, мне удалось выяснить, что точно такую же лодку прибило к берегам той земли, где живёт его племя.
— Её пригнала к нам злая погода, — объяснил Пятница и снова надолго умолк.
«Должно быть, — подумал я, — какой-нибудь европейский корабль потерпел крушение у тех берегов. Бушующие волны могли смыть у него лодку и пригнать сё туда, где живут дикари». Но, по моей недогадливости, мне и в голову не пришло, что в этой лодке могли быть люди, и, продолжая расспрашивать Пятницу, я думал только о лодке.
— Расскажи мне, какова она с виду.
Пятница описал мне её очень подробно и вдруг совершенно неожиданно прибавил с горячим чувством:
Белые человеки не потонули, мы их спасли!
А разве в лодке были белые люди? — поспешил я спросить.
— Да, — отвечал он, — полная лодка людей!
— Сколько их было?
Он показал мне сначала десять пальцев, потом ещё семь.
— Где же они? Что с ними сталось?
Он отвечал:
— Они живут. Они живут у наших.
Тут меня осенила внезапная мысль: не с того ли самого корабля, что разбился в ту бурную ночь неподалёку от моего острова, были эти семнадцать человек белых?
Возможно, что, когда корабль наскочил на скалу и они увидели, что его не спасти, они пересели в шлюпку, а потом их прибило к земле дикарей, среди которых им и пришлось поселиться.
Я нахмурился и стал строгим голосом допрашивать Пятницу, где же эти люди теперь. Он снова ответил с такой же горячностью:
— Они живы! Им хорошо!
И прибавил, что скоро четыре года, как эти белые люди живут у его земляков, и что те не обижают, не трогают их, но предоставляют им полную волю и дают им всякую еду.
Я спросил его:
— Каким образом могло случиться, что дикари не убили и не съели белых людей?
Он ответил:
— Белые человеки стали нам братья. Наши едят только тех, кого побеждают в бою.
Прошло ещё несколько месяцев. Как-то, гуляя по острову, забрели мы с Пятницей в восточную сторону и поднялись на вершину холма. Оттуда, как уже было сказано, я много лет назад увидел полосу земли, которую принял за материк Южной Америки.
Впрочем, первым взошёл на вершину один только Пятница, а я немного отстал, так как холм был высокий и довольно крутой.
Как и тогда, день был необыкновенно ясный.
Пятница долго вглядывался в даль и вдруг вскрикнул от неожиданности, запрыгал, заплясал как безумный и стал кричать мне, чтобы я скорее взобрался на холм.
Я с удивлением глядел на него.
Никогда не случалось мне видеть его таким возбуждённым. Наконец он прекратил свою пляску и крикнул:
— Скорее, скорее сюда!
Я спросил его:
— В чём дело? Чему ты так рад?
— Да, да, — отвечал он, — я счастлив! Вон там, смотри… отсюда видно… там моя земля, мой народ!
Необыкновенное выражение счастья появилось у него на лице, глаза сверкали; казалось, всем своим существом он рвётся туда, в тот край, где его родные и близкие.
Увидев, как он ликует и радуется, я был весьма огорчён.
«Напрасно я отнёсся к этому человеку с таким безграничным доверием, — сказал я себе. — Он притворяется моим преданным другом, а сам только и думает о том, как бы ему убежать».
И я недоверчиво взглянул на него.