Волшебная шубейка - Мора Ф. - Страница 17

Подробности

Категория: Зарубежные писатели

Волшебная шубейка (повесть)

Ну, как видно, нашёл, старый. Потому что немного погодя всё тот же голос попросил:
— Эй, Хозяин, Хозяин, может, и сальца немного подкинешь?
Только теперь, заслышав его голос, я рот от удивления разинул. Ведь это же никакого не Хозяина голос, а колдуна Кюшмёди! Старый чудак сам думает, что это я — Хозяин недр. Значит, правильно я шёл. Это и есть логово Кюшмёди! Ну, Гергё, теперь держись!
Ни одна гусеница не могла бы сравниться со мной, когда ловко и совершенно бесшумно выполз я на животе из-за выступа скалы.
Ещё миг, и я за порогом, в доме Кюшмёди. Правда, это был необыкновенный дом: без окон, без дверей и потому без порога, небольшая пещера, чуть защищённая от снега и ветров тем самым каменным выступом, за которым я и лежал. Оказывается, луна не зашла ещё, это её луч и ослепил меня. И сейчас в её свете я мог разглядеть всё убогое убранство пещеры. В глубине пещеры, на подстилке, из сухого мха, лежал больной Пети Посошок. Изголовьем ему служила стопка учебников. Ноги прикрывал драный-предраный тулуп старого Кюшмёди. А подле бедняги, опустившись на колени, — сам Кюшмёди. Раздевшись до рубашки. Он прятал за спиной краюху хлеба. Моего хлеба, что я на долю Хозяина недр с собой из дому захватил.
Только в ту минуту мне и в голову не пришёл никакой Хозяин. Я даже сразу забыл, что всю ночь проплутал по штольням да штрекам старого рудника. Сейчас я видел только, что приятель мой лежит больной, мертвенно-бледный, из глаз слёзы градом катятся, а этот старый плут от него кусок хлеба за спиной прячет. Наверняка сам слопать собирается! Как когда-то, когда я ещё маленьким был, он и мой ужин сожрал.
Тут мною овладела такая злость, что я, схватив увесистый камень, уже хотел запустить им в жадину колдуна. Но в это время Кюшмёди снова заговорил, и его слова остудили мой гнев:
— Смотри, барашек мой, вот ты всё твердишь, что нет никакого Хозяина, что всё это глупые россказни? А взгляни-ка, что он дал нам. Теперь веришь в него?
И Кюшмёди протянул Посошку хлебную краюшку. Мой приятель жадно схватил хлеб в руку.
— Хлебушек! Настоящий хлеб, дедушка?
— Да ещё какой настоящий! — закивал старик большой, лохматой головой. — Каравай, когда мне его Хозяин дал, ещё тёплый был. И говорит мне: «Кто этого хлеба отведает, крепче каменной скалы сделается». Ешь, ешь, ягнёночек мой!
Маленький Пети откусил от краюшки разок, да тут же выронил хлеб: так у него руки ослабели.
— Ладно, погоди, я тебе сам по кусочку в рот класть буду, — сказал Кюшмёди. И такой жалобный голос у него был, что подобного я ещё не слыхивал никогда. Стыдно мне стало, и камень сам у меня из руки вывалился.
А Посошок ел у него из рук, глотал хлеб не жуя, целиком, как голодный стрижонок. Но потом вдруг отстранил руку Кюшмёди и говорит:
— А ты сам-то, дедушка? Хватит уж мне! Теперь и ты поешь. Ведь уж сколько дней со мной вместе голодаешь!
— Я голодаю? — засмеялся колдун, да так добродушно, что и меня обманул своей весёлостью. — Если знать хочешь, Хозяин недр до тех пор не отпускал меня, пока я при нём половину каравая не умял. Наелся так, что чуть не лопнул.
— Хорошо, дедушка, — успокоился Пети Посошок. — Если ты уже сыт, тогда я ещё немножко поем. Этот хлебушек не такой, какой ты из жмыха да из желудёвой муки печёшь.
— А ты ешь, ешь, барашек мой ненаглядный! — подбадривал его счастливый старик, — Вот увидишь, мы с тобой скоро всё время одними калачами будем питаться. Вот только до сокровищ доберёмся. Ты же знаешь, что я уже напал на их след.
— Ты всё только обещаешь, дедушка! — пробормотал Посошок. — Каждый камень с блёстками за драгоценный принимаешь. А учёные люди только смеются над тобой. Знаешь, дедушка, что бы я сделал на твоём месте?
— Ну, что бы ты сделал, ягнёночек?
— Перешёл бы жить на другой рудник. К дедушке Петеру. Жил бы, как все прочие люди.
Вещун смутился, забормотал себе под нос:
— Не получится, барашек мой! Сам видишь, люди смеются надо мной или прочь от меня бегут…
— Это оттого, дедушка, что ты очень сердитый да злой всегда… — возразил Посошок. Помолчав немного, он продолжал: — А как хорошо было бы, дедушка, в тёплой комнате хоть разочек поспать. Когда я на инженера выучусь, будет у меня комната с двумя печками сразу. Возле одной я буду на тёплой лавке спать, а возле другой — ты. Вот пощупай, какие у меня холодные руки!
— Бедный мой барашек!.. — застонал старик и, наклонясь к мальчику, принялся дыханием согревать его руки.
И как я мог настолько ошибиться в человеке!
— Ты хороший, дедушка! — промолвил Посошок. — Ты знаешь, ты самый лучший человек на свете!
Но дедушка ничего не успел сказать в ответ, потому что луна на этот раз действительно закатилась на край неба. Стало темно, и маленький Пети захныкал:
— Дедушка, ты опять не зажёг плошку?
— Ты же знаешь, золотко моё, что у нас масло деревянное кончилось, — упавшим голосом отвечал старик.
— В такой тьме и Дед-Мороз сюда дороги не найдёт, — продолжал озабоченно Пети. — Может, лучше, если я у двери встану, его подожду?
— Нет, барашек мой! — испуганно вскричал старик. — Он, чего доброго, ещё скажет: «Что это маленький мальчик так поздно бродит на дворе?»
— Но я должен обязательно поговорить сегодня с Дедом-Морозом! Просьба у меня к нему.
— Что же такое хочешь ты у него попросить?
— Хочу… Хочу попросить красивую шубейку, цветами-тюльпанами расшитую, как у одного мальчика в нашей школе. Его Гергёшкой зовут. Я во сне всегда в такой шубейке хожу. Наверное, и у Деда-Мороза такая же. Ты когда-нибудь видел Деда-Мороза, дедушка?
— Нет, внучек, в наш бедный край он не любит наведываться.
— Но иногда он всё же приходит? К хорошим людям он всегда приходит. В прошлом году на рождество он навещал нас. Только я уже спал и не видел его. Он с маменькой говорил. Новый посошок оставил мне в подарок. А к тебе он не наведывался?
— Нет, барашек мой, не было его. Сюда он уже давно не заглядывает. С тех пор как маменька твоя была такая же маленькая, как ты теперь. А после этого он забыл сюда дорогу. Что ему со мной, стариком, делать? Очерствело моё сердце, каменным стал среди этих каменьев. Вот и не тянет сюда Деда-Мороза. Дай мне твою руку, милый внучек…
— Дедушка, ты плачешь? Кто тебя обидел?
— Что ты, золотой мой! И совсем не плачу, — дрожащим голосом возразил Кюшмёди. — Просто сердце у меня сдавать что-то стало. И в глазах темно…
— Да, темно, — не всё расслышав, со вздохом повторил Посошок.
Я услышал, как старый вещун вскочил и повеселевшим вдруг голосом проговорил:
— И как же мне сразу в голову не пришло?! У меня же есть шахтёрская лампадка в старой штольне, где я в прошлый раз искал сокровища! Я её сейчас принесу. Не будем мы больше с тобой искать никаких сокровищ, внучек! Ты погоди, я мигом обернусь. Такой свет здесь запалим, что все гномы, и феи, и Деды-Морозы сюда слетятся!
— Хорошо, дедушка. Иди, я тебя подожду.
Шаги старого Кюшмёди смолкли где-то вдали, под сводами пещеры. Потом мне послышался какой-то свист, и я сразу вспомнил про рудничного «дрозда». Но свист длился всего одно мгновение, потом что-то хлопнуло, будто дверь закрылась, и больше ни звука — только шёпот Пети Посошка.
«Ждёт Деда-Мороза, — подумал я и решил: — Поставлю неслышно дальновид возле постели, а рядом свою шубейку положу. Зачем она мне? Довольно носил я её на своих плечах и теперь уже точно знаю, что все сокровища в сердце самого человека находятся. А для Пети какая это большая радость! Вернётся старый Кюшмёди со своим светильником, и они вдруг увидят и дальновид и шубейку! И обрадуются оба, что уже успел побывать здесь Дед-Мороз и даже в темноте нашёл сюда дорогу. Ну, а что скажешь ты, фея, живущая в волшебной шубейке?»
Задумано — сделано! Подобрался я неслышно к ложу Пети Посошка, поставил в ногах телескоп, шубейку с плеч сбросил, и вдруг камни снова заговорили. Да так, будто небосвод на землю рухнул, а из глубины пещеры клубы огня вырвались. Тут в глазах у меня потемнело, и я вместе с дальновидом и шубейкой рухнул прямо на Посошка. И ничегошеньки больше не помню…

ПРАЗДНИК НА СТАРОЙ МЕЛЬНИЦЕ

О том, что же на самом деле произошло в канун Нового года в старой шахте, я узнал только много месяцев спустя, когда на дворе уже смеялась милая, весёлая весна. Придя в себя, я увидел, что лежу в маленькой светлой комнате и в открытое окно потоком льются солнечные лучи и аромат цветущей сирени. По одну сторону моей кровати я увидел бледное, но улыбающееся лицо матушки, по другую — лицо моей доброй феи Мальвинки.
— Неужели ты не узнаёшь нас, сынок? — гладя мой лоб, повторяла матушка.
Узнаю, конечно, узнаю, только никак не могу собраться с мыслями. Где это я лежу и как я сюда попал? Куда девалась пещера Кюшмёди? И что это за постель, пахнущая лекарствами? Почему у меня на голове повязка? И кто лежит вон там в углу, на другой кровати? Уж не Посошок ли Пети? А это мой знакомый доктор Титулас наклоняется над ним? Почему же он недовольно качает своей лохматой головой?
Сколько вопросов сразу хотелось мне задать, но выговорить я смог только два слова:
— Есть хочу.
Но даже если бы я прочитал сейчас вслух все самые лучшие стихи, какие есть в мире, обе добрые женщины не обрадовались бы так, как этим двум словам. Матушка, вся сияя, кинулась к доктору Титуласу:
— Вы слышали, доктор?! Он сказал: «Есть хочу».
И все втроём они помчались за молоком. А когда я, взяв из маменькиной руки стакан, сам поднёс его ко рту, этому все так удивились, будто я не стакан, а гирю десятипудовую одной рукой поднял.
Непонятно мне всё это было. Но ничего, подумал я, разберёмся. Раз — и сел в постели!
Матушка испуганно всплеснула руками.
— Ой, он опять куда-то идти хочет! Куда же ты собрался, ненаглядный ты мой?
— Как куда? — удивился я. — В школу, конечно.
И снова радость на лицах, хотя я всего-навсего в школу собираюсь. Но доктор Титулас погрозил мне своей тростью с львиной головой на резной рукояти:
— Э-э, молодой человек, до школы тебе ещё далеко! Сначала силёнки нужно набраться. Так что лежи-ка ты смирнёхонько в постели. Вон как твой дружок Пети. Вместе с ним и в школу пойдёте и друг друга будете беречь от Лиходея-живодёра. Потому что его ты тоже частенько вспоминал за эти три месяца.
Теперь настал мой черёд удивляться. Никак не мог я поверить, что уже три месяца лежу в этой белой комнате, рядом с моим дорогим Посошком. А комната эта — больничная палата.
— И как же мы тут очутились?
— Не по своей воле, сынок. Добрые люди, рудокопы, на руках вас сюда принесли. Они вас из-под камней в старой шахте откопали, аккурат на Новый год!
От изумления я только глазами хлопал.
— А что такое случилось в старой шахте, господин доктор?
— Это ты лучше меня должен знать. Потому что ты там был, — засмеялся доктор Титулас. — Нас, слава богу, там не было. Всё время, пока ты здесь лежишь, всё про шахту нам толкуешь. Только понять из твоих рассказов мы ничего не можем. Может быть, сейчас ты нам всё по порядку изложишь, как ты очутился в таком безлюдном месте в ночь под Новый год?
Рассказал я всё, что знал. А как дошёл до того места, как светящиеся камни заговорили под землёй, матушка и тётушка Мальвинка очень удивились, а доктор, улыбнувшись, сказал:
— Болен был ты, Гергё. Уже когда из дому выходил. Вот от лихорадки тебе и чудилась всякая всячина, звуки странные слышались. Будь я на твоём месте, я бы, наверное, не увидел и не услышал никаких горящих-говорящих камней.
Мы с мамой переглянулись. Мы-то уже с ней знали, что помимо людей имеются ещё и гномы и ветры говорящие. Только к чему мне возражать такому доброму человеку, как доктор Титулас?
Я продолжал свой рассказ, а когда добрался до конца, доктор, задумчиво покачав головой, заметил:
— Теперь-то и я догадываюсь, что произошло. Когда твой незадачливый чудодей зажёг шахтёрскую лампочку, рудничный газ взорвался и разнёс в прах всю старую шахту. Взрыв-то ведь был что надо. Весь город тряхнуло! Хорошо ещё, что случилось это под праздник, когда в забоях никого из шахтёров не было. А вы вдвоём уцелели, потому что вас взрывной волной на снег выкинуло. Потом, правда, на вас ещё камней набросало, да одним камнем по головушке твоей бедовой стукнуло. Но это не страшно, до свадьбы всё заживёт. Как на собаке. Кстати, о собаке: как зовут ту замечательную псину?
— Подайка, — произнесла с такой нежностью матушка, будто самую любимую свою курочку гладила при этом.
— Так вот эту самую Подайку нужно в золотую рамку поместить и на видном месте напоказ выставлять. Известно ли тебе, что это она навела забойщиков на след? Весь город рыл-копал на развалинах старого рудника. Да только кто мог подумать, что вас нужно в стороне, под грудой камней искать? А эта Подайка сразу почувствовала: кто-то там есть. И знак подала: до тех пор визжала, лаяла, выла, сидя на самом верху каменной груды, пока мы ту кучу разбирать не принялись. Всех троих вас и вытащили.
— Троих? — обвёл я взглядом палату. — А где же третий?
— Вот он, — засмеявшись, сказал доктор Титулас и достал из-за двери наш дальновид. — Удивительно: ни один винтик не погнулся!
Телескоп весело подмигнул мне стеклянным глазом, но я всё равно не очень обрадовался неожиданной встрече. Я-то, право, подумал, что третьим спасённым был Кюшмёди.
— Нет, мой мальчик, третьим был не он, — помрачнел доктор, поняв мой вопросительный взгляд. — Кюшмёди был призраком заброшенной шахты и погиб в ней, не найдя в себе сил с ней расстаться. Когда в шахте вновь начнут работу, соорудят горняки в память и о нём что-нибудь вроде креста каменного.
На другой кровати раздались горестные всхлипы. Это бедный Пети Посошок слушал, слушал наш разговор да и разрыдался. Доктор Титулас подошёл к нему, ласково погладил ещё бледное лицо мальчика и сказал:
— А ты поплачь, поплачь. И я рад буду. Теперь хоть за жизнь твою нечего мне бояться.