Подарки фей - Страница 11

1 1 1 1 1 Рейтинг 4.11 [18 Голоса (ов)]

«Да посуди сам, Бенедетто, – отвечал я, – разве это глубже, чем штукатурка?»
Он пошатнулся, опершись рукой о сухой край стены.
«Ты прав, – прошептал он. – Уж как я тебя ненавидел эти пять лет, Гэл, но теперь… теперь берегись».
И он отошел. Мне было жаль его, но я сказал правду. Картина и впрямь была не глубже штукатурки.
– А, вот вы о чем! – воскликнул раскрасневшийся мистер Спрингетт. – Теперь понимаю. Знавал я таких людей – и неплохие были мастера, – они и хотели бы превзойти сами себя, да выше головы не прыгнешь. Конечно, вы были вправе, сэр, сказать то, что думали, но – прошу меня простить – был ли это ваш долг?
– Конечно, зря я это сболтнул, – ответил Гэл. – Прости мне, Господи, – я был так молод! Бенедетто, как опытный мастер, и сам знал, где у него не получалось. Но это все понимаешь задним умом. Скажите, вы когда-нибудь слыхали о Торриджано – Торрисани, как мы его называли?
– Что-то не припомню. Он был француз?
– Да нет. Отчаянный и упрямый итальянец с длинным кинжалом, кичливый как павлин и сильный как бык, но, между прочим, великолепный строитель, настоящий мастер. Он умел и от скверного работника добиться доброго результата.
– Это особый дар. Был у меня такой десятник-каменщик, – заметил мистер Спрингетт. – Ткнет, бывало, пальцем в спину тому-другому – и они у него творят чудеса.
– Я видел, как наш Торрисани одним ударом укладывал паренька, а другим поднимал обратно на ноги, – чтоб сделать из него настоящего каменщика. Я работал под его началом в Лондоне, мы строили часовню – часовню и королевскую гробницу.
– Уж я не знаю, как там бывает у королей, – вставил мистер Спрингетт, – но лично я всегда уважал таких людей, которые заранее заботятся о своей могиле. Такие дела не стоит оставлять наследникам. Красивая, я думаю, была гробница.
– Прекраснее не бывало в Англии. Торриджано собрал мастеров отовсюду – из Англии, Франции, Италии, Нидерландов, – ему было все равно откуда, лишь бы знали свое дело, а уж гонял он их – как свиней гоняют на ярмарке в Брайтлинге. Он всех обзывал свиньями. Мы терпели только потому, что мастер он был первоклассный. Если ему что не понравится – сам своими лапищами выдерет негодную работу, швырнет вам под ноги и завопит: «Ах ты, английская свинья! Гляди-ка сюда! Отвечай, что это такое? Ну-ка выйдем со мной во двор! Я тебе покажу искусство резьбы! Я тебя так раззолочу!» Но когда гнев его улетучивался, он мог обнять бедолагу за плечи и растолковать ему, что к чему, – а наставления его бывали дороже золота. Вот бы вы порадовались, мистер Спрингетт, если бы увидали, как мы – две сотни каменщиков, кузнецов, ювелиров, резчиков, позолотчиков и так далее – трудимся, как Божьи пчелки, а этот бешеный итальянец носится между нами, как шершень, по всей часовне. Вот бы вы порадовались, право слово!
– Я вам верю, – отвечал мистер Спрингетт. – Помню, как в тысяча восемьсот пятьдесят четвертом прокладывали железную дорогу в Гастингс. Две тысячи землекопов работало на стройке – молодых, сильных парней, – и среди них я. Эх! Давно это было! Но простите, сэр, ваш враг – он работал вместе с вами?
– Бенедетто? А как же! Ходил за мной по пятам, как влюбленный. Он расписывал потолок в часовне, раскачиваясь в люльке наверху. Торриджано взял с нас обещание заключить перемирие до конца работы. Мы были опытными мастерами, и он нуждался в нас обоих. И все-таки я каждый раз тщательно проверял свои веревки и узлы, прежде чем подняться наверх. Мы работали неподалеку друг от друга. Ожидая, пока засохнет его штукатурка, Бенедетто вынимал из кармана нож и точил его о каблук –вжик-вжик-вжик! Я слышал это, вися на веревке под какой-нибудь каменной капителью, и мы с ним обменивались понимающим взглядом – почти как друзья. Он был искусным мастером, этот Бенедетто, но злоба испортила ему глаз и руку. Помню тот день, когда я закончил гипсовые модели для бронзовых святых, что должны были встать вокруг гробницы. Торриджано обнял меня посередине часовни и пригласил отужинать вместе. У выхода я встретил Бенедетто. Слюна текла у него изо рта, как у бешеного пса.
– Это он себя распалял? – спросил мистер Спрингетт. – Хотел поквитаться в ту же ночь?
– Да нет. В то время он держал слово, данное Торриджано. Мне было жаль его, ей-ей! Но расскажу теперь о собственной дурости. Я никогда не ставил себя слишком низко, а после того, как Торрисани обнял меня перед всеми, я просто… – Гэл рассмеялся. – Просто возгордился, как петух.
– Я тоже был когда-то молод, – сказал мистер Спрингетт.
– Тогда вы понимаете, мистер Спрингетт, что когда пьешь, играешь в кости, наряжаешься и водишь компанию с людьми повыше себя, это непременно пойдет в ущерб работе.
– Я никогда не уважал щегольство и наряды, но – вы правы, мистер Гэл! Худшие свои ошибки я совершал в понедельник утром, – отвечал старик. – Каждый из нас бывал дураком на свой лад. Э-э, мастер Дан, возьмите маленькую стамеску, у вас сейчас корма треснет. Разве не видите, как идут волокна?
– Ну, обо всех моих дуростях долго рассказывать, – продолжал Гэл. – Но был один человек, по имени Бригандин – Боб Бригандин – королевский секретарь по делам флота, маленький, юркий, ловкий человечек с чисто женским умением уговорить, уломать, втереться в душу. Он и уговорил меня сделать рисунок для золоченой резьбы на носу одного из кораблей его величества – это был новый корабль, и назывался он «Государь».
– Военный корабль? – спросил Дан.
– В общем, да. Но одна женщина, по имени Екатерина Кастильская, пожелала, чтобы король предоставил ей этот корабль для увеселительных прогулок. Я этого тогда не знал, но она велела Бобу добыть проект резьбы и доставить его королю. Я сделал рисунок за час, после ужина, одним наскоком – играющие дельфины, Нептун, правящий морскими рыбьехвостыми конями, а сверху Арион, играющий на арфе. Вся картина должна была быть двадцати трех футов в длину и примерно девяти в ширину – раскрашенная и позолоченная.
– Прекрасная, я думаю, была картина, – сказал мистер Спрингетт.
– В том-то и дело, что нет! Плохая была картина, хуже некуда. Но я, в своей гордыне, не утерпел и показал ее Торриджано. Он широко расставил ноги и воззрился на мой рисунок, посвистывая, как флюгер в ненастную погоду. Тут же рядом маячил и Бенедетто: он, как я уже сказал, всегда кружил где-то неподалеку.
«Ну и пакость, – произнес наконец мастер. – Свинская пакость. Сделаешь еще что-нибудь в этом духе – выгоню тебя отсюда к чертовой бабушке».
Бенедетто облизнулся, точь-в-точь как кот.
«Неужели так плохо, маэстро? – спросил он. – Ах, какая жалость!»
«Да, – сказал Торриджано. – Даже ты не смог бы сделать хуже. Так и быть, объясню».
И вот он начинает мне объяснять, без крика, без ругани, – и так, по-доброму, не торопясь, вдолбил мне все, что нужно. Ну а потом засадил за эскиз кованых ворот – чтобы, как он выразился, перешибить у меня во рту вкус этих ужасных дельфинов. Работать по железу очень приятно, если вы только не насилуете материал. Каждая линия и завиток бывают чисты и осмысленны. За неделю я полностью пришел в себя и приступил к воплощению своей работы в металле. Жар кузни выпарил вместе с по́том мою глупую гордыню.
– Кованая вещь – отличная вещь, – сказал мистер Спрингетт. – Сделал я как-то пару въездных ворот в тысяча восемьсот шестьдесят третьем…
– Но я забыл вам сказать, что Боб Бригандин унес-таки мой набросок для корабельной резьбы и не возвращал его для поправок. Он говорил, мол, и так сойдет. А мне было недосуг ему напоминать. Я ведь работал в ту зиму над воротами, да еще над бронзовыми скульптурами для королевской гробницы. И как работал! Я сделался худым как щепка, но это была жизнь – настоящая жизнь!
Гэл взглянул на мистера Спрингетта своими умными, прищуренными глазами, и старик улыбнулся ему в ответ.
– Уй! – вскрикнул Дан. Он выравнивал палубу шхуны, и маленькая стамеска соскочила, врезавшись ему в основание большого пальца.
– Неправильно держал инструмент, – спокойно сказал Гэл. – Не капай на шхуну. Надо делать свою работу с душой, но совсем не обязательно с кровью.
Он поднялся и начал что-то высматривать в углу сарая. Мистер Спрингетт тоже приподнялся и сгреб со стропил комок паутины.
– Приложите к ранке, – велел он, – и завяжите сверху платком. Кровь остановится в одну минуту. Что, сильно болит?
– Нет, – мужественно сказал Дан. – Со мной это уже случалось много раз. Я сам завяжу. Продолжайте, сэр.
– И еще тысячу раз случится, – добавил Гэл с дружеским кивком, снова усаживаясь на козлы.
Но он все-таки подождал, пока Дан хорошенько завяжет платком руку. А затем продолжал:
– Однажды, в хмурый декабрьский день – слишком пасмурный, чтобы разбирать оттенки цветов, – мы сидели в часовне у огня и славно беседовали, как вдруг Боб Бригандин врывается с воплем: «Гэл, меня за тобой послали!» Я сидел у ног Торриджано, на груде досок, поджаривая селедку на кончике ножа. Это была единственная английская пища, которую уважал наш мастер, – копченая селедка.
«Я занят, у меня важное дело», – отозвался я.
«Дело? – удивился Боб. – Какое дело может быть важнее твоего рисунка для королевского корабля? Пошли!»
«Иди и получи по грехам своим, – сказал Торриджано. – Заслужил, так не увиливай».
Выходя, я заметил тень Бенедетто, мелькнувшего где-то сбоку, как черное пятно, которое появляется в усталых глазах.
Сквозь сырой туман мы с Бобом быстро прошли по каким-то улицам, скользнули в дверь, поднялись вверх по лестнице и, миновав ряд длинных коридоров, очутились наконец в маленькой холодной комнате, завешанной дешевыми фламандскими гобеленами и без всякой мебели, за исключением стола, на котором лежал мой рисунок. Здесь он меня оставил. Вскоре в комнату вошел смуглый длинноносый человек в меховом берете.
«Мистер Гарри Доу?» – спросил он.
«Он самый, – ответил я. – А куда, черт возьми, запропастился Боб Бригандин?»