Мой генерал - Альберт Лиханов - Страница 25

Подробности

Категория: Отечественные писатели

Мой генерал (роман Альберта Лиханова)

МОРЕ И МАМА

Мы едем дальше.
Дедушка хмуро смотрит по сторонам. Папа поглядывает на него боязливо. Боится заговорить. Я тоже молчу.
Что тут скажешь?
Дедушка расстроился, его понять можно. Он за Муравьёв заступился, а по муравейникам тракторы ходят. И ничем не поможешь. Конечно, можно муравейники спасти. Перенести их на новое место. Но много ли? Тайгу уже рубят. Торопятся. До муравейников дела никому нет.
— Не огорчайся, — шепчу я дедушке.
Он обнимает меня, прижимает к себе.
Разглядывает моё лицо. Подмигивает невесело. Шепчет в ответ:
— Просто я старый Дон Кихот! Шабашников не победил, помнишь? Муравьёв не защитил! Много чего не сделал!
Он хмурится, смотрит в окно. Я заглядываю дедушке в глаза, мне его погладить хочется, сказать какие-нибудь слова. Но что слова значат? Нужно сделать то, что он не успел. «С шабашниками буду бороться, — решаю я. — Муравьёв спасу. Мало жалеть, надо делать, вот что».
Мы приезжаем в деревню, где маме надо работать. Идём вместе с ней в контору. Там уже люди собрались. Мама велит нам на завалинке посидеть. Подождать, пока она выступит.
Мы послушно садимся. Окна в доме распахнуты. Слышно, как мама говорит:
— Товарищи! Будущее море не должно стать источником болезней. Поэтому территорию, которую зальёт вода,' надо специально подготовить. Зарыть землёй помойки. Предварительно обработать их известью. Всё, что может вызвать инфекцию, — сжечь. Это не просто предосторожность. Это нужно для всех вас. Для вашего здоровья…
Я думаю про будущее море. Оно будет огромное. По нему пойдут пароходы. Наверное, морские. И волны, наверное, будут как на море. Огромные. Настоящие!
Вот море будет настоящим, а мама говорит про помойки. Неужели это важно для моря?
Мама закончила выступление, пошла по дворам. Что-то горячо говорит. Жестикулирует. Рисует карандашом на листочке бумаги. Пишет.
Потом возвращается к нам.
— Половина деревни уже уехала, — говорит она, — давайте погуляем.
Я думал — это интересно, посмотреть на бывшую деревню. А оказывается, печально. Ещё как печально.
Вдоль улицы стоят голые печки. Заборчики, которым нечего теперь разделять. Колодезные журавли осиротело понурили головы.
И вдруг на дорогу выскочила жёлтая кошка. Села посредине и замяукала жалобно. Эх, кошку забыли! Мама взяла кошку на руки, и та сразу успокоилась, замурлыкала.
Я представил, как будут стоять на дне моря старые печки, которые раньше людей согревали, и мне сделалось неуютно.
И тут послышались голоса.
Мы пошли по улице, миновали старые амбары и увидели избушку на курьих ножках. Окна и те покосились от старости.
Возле избушки стояли мужчины и о чём-то громко спорили. Мы подошли поближе. Поздоровались. Спорщики затихли ненадолго. Потом закричали опять. Оказалось, они и не спорят совсем. А, перебивая друг друга, что-то доказывают маленькой старухе.
Старуха была повязана тёмным платочком почти по самые глаза. Смотрела испуганно на кричавших. Губы у неё дрожали. Время от времени старушка глубоко вздыхала и упрямо повторяла:
— Никак не могу!
— Пожалуйста! — кричали люди.
— Очень просим!
— Там же лучше!
— Никак не могу! — отвечала старушка.
— Новый дом! — кричали мужчины.
— Бесплатно!
— Все удобства!
— Никак не могу! — отвечала старушка.
— Да что с ней разговаривать! — крикнул один.
— Грузи в машину, и дело с концом!.. — гаркнул второй.
— Прощайся, Яковлевна! — велел третий.
— Никак не могу! — сказала упрямо старушка и шмыгнула носом.
Мужчины двинулись было к избушке, решительно загибая рукава, но один оглянулся на нас и сказал:
— Постойте-ка, да это никак генерал Рыбаков!
Человек подошёл к дедушке, снял кепку, оголив лысую голову, и сказал:
— А я вас еле узнал, товарищ Рыбаков. Зимой вас видел, когда из снега откапывались. Я тоже в штабе был.
Дед молча кивнул. Лысый мужчина неловко переминался. Может, неудобно было, что на старушку кричали.
— Товарищ генерал! — воскликнул он вдруг обрадованно. — Может, вы нам поможете? Вот старушка у нас есть. Хороший дом ей на новом месте колхоз построил. Бесплатно! Живи, радуйся! А она никак со своей хибарой проститься не желает!
— Чем же я помогу? — удивился дедушка.
— Как же! — обрадовался мужчина. — Вы всё-таки генерал! Авось послушает!
— Коли авось, давай попробуем, — ответил дед, подошёл к старушке, поклонился.
— Неужто генерал? — удивилась старушка, разглядывая деда.
Потом вдруг засуетилась. Убежала в избушку. Вышла, прижимая к себе фотокарточку в деревянной рамке.
— Может, видел где, а? — с надеждой спросила она дедушку, повернув к нему рамку. — Коля, мой сынок. Пропал без вести.
Дедушка взял фотографию, долго смотрел на неё.
— Нет, — сказал, помолчав. — Не видел.
— Может, ещё живой? — спросила нерешительно старушка, теребя тёмный фартук.
Дедушка задумался. Разглядывая снимок, покачивал головой. Потом спросил:
— Ждёшь, мать?
— Вот пристали, окаянные, и всё! — ответила старушка. — «Давай уезжай». Как же я уеду-то? Вдруг Коля придёт? А тут ничего и нету. Одна вода.
Дед помолчал. Сказал негромко:
— Это ты зря, мать. Придёт твой Коля, найдёт тебя и на новом месте. Не сомневайся.
Старуха надвинула платок на самые глаза, всхлипнула, постояла. Вошла в избу. Вернулась быстро с белым узелком — заметно было, что на дне лежит фотография в рамке.
Повернулась к избе. Перекрестилась сама. Перекрестила избу.
— Что, Яковлевна? — спросил лысый мужчина, и голос у него дрогнул: — Палить?
— Пали, родимую, — ответила старуха и заплакала.
Не первый раз я видел, как старики плачут. Одинаково плачут. Лицо совсем и не плачет, а слёзы текут.
Лысый мужчина сказал негромко:
— Ну! С богом!
Другие взяли вёдра и пошли плескать на крыши амбаров, на старухину избушку. Потом небо побледнело. Высокие языки пламени взметнулись над деревней.
От пламени стало жарко, мы отошли подальше.
— Как в отступлении, — грустно сказал дедушка.
— Но это же наступление? — воскликнул отец.
— Зачем они жгут? — удивился я.
— Положено по инструкции, — ответила мама. — Что не нужно и засоряет местность, надо сжечь. Из санитарных соображений.
Мы уезжали молча.
Уже домой мы вернулись, а мне долго ещё мерещилась фигурка старухи с белым узелком в руке. Я глядел ей вслед, и сердце моё сжималось от жалости…

ВЗРЫВ

Потом дедушку пригласил начальник стройки.
— Проект понравился, — сказал отец, — хотят, чтобы ты командовал взрывом.
Вот здорово! Не зря дедушка на складе считал часами. Высчитал: одним взрывом — целая площадь для монтажа турбин.
К взрыву готовились долго. Не один день. По утрам дед уезжал с отцом на стройку. Возвращался поздно, пропылённый, прожаренный солнцем, просоленный потом.
Наконец сказал мне:
— Завтра в полдень!
Я спросил:
— Кешку можно позвать?
— Нужно! — воскликнул дедушка и добавил с гордостью: — Это самый большой взрыв в моей жизни.
Я позвал Кешку, а пришёл весь отряд. Да что там! Если бы я и не звал, всё равно все бы явились: весь посёлок окружил площадку. Вон Анна Робертовна, одна, без младенцев, сегодня выходной. Иннокентий Евлампиевич приветливо нам махал…
Дед ходил по диабазовым скалам торжественный, в белой рубашке с галстуком, аккуратно причёсанный, за ним шагала толпа взрывников и начальник стройки. Наш класс сбился возле меня — я всем показывал, как нужно вести себя при взрыве: уши зажать, а рот открыть. Дедушка рассказывал мне — чтобы не оглохнуть от канонады, артиллеристы открывают рот. Газовый Баллон сопел возле плеча, мне стало смешно — я вспомнил, как выиграл у него «американку», как он выбирал меня председателем. «Неужели всё это было, — подумал я, — было и прошло?..»
И тут произошло замечательное событие. Не взрыв, нет! Сначала я увидел радостное лицо старшей вожатой Гали. Она пробиралась сквозь толпу к нам и махала рукой. За ней двигался какой-то парень в солдатской форме. Он тоже махал рукой и тоже улыбался. И это был Борис Егоров!
— Смотрите, кто приехал! — закричал я.
Началась суматоха, ребята кинулись к Борису, хотели его качать, стали поднимать, но вожатый наш оказался тяжёлый, его уронили, пошла свалка, куча мала. Взрослые на нас зашикали, будто сейчас цирковое представление начнётся. Борис поднялся, покраснев.
— Вы что! — сказал он. — Это не меня качать надо, а генерала Рыбакова. Смотрите!
Все повернулись к площадке. Дедушка надевал каску. Потом он махнул красным флажком, и дежурные, оцеплявшие площадь, засвистели в специальные свистки.
Дедушка поднял вверх ракетницу, и небо прорезала красная звёздочка.
Я вздрогнул.
Пронзительно, жутко завыла сирена. Так, наверное, сирены выли на войне. Во время воздушных налётов. Я представил, что сейчас на нас самолёты станут бомбы кидать, и мне спрятаться захотелось…
И вдруг всё смолкло.
Я слышал, как за спиной тяжело дышит Кирилл.
— Закройте уши! — сказал негромко я, и в эту секунду диабазовая площадка полезла вверх. Вся сразу!
Потом стала рушиться.
В неровной плоскости возникли каменные фонтаны. Они обгоняли породу, взлетали всё выше и выше, дробясь на отдельные брызги — каменные глыбы. Наконец фонтаны, разогнавшись, стремительно полетели вверх — почти как ракеты, и самые большие камни стали замедлять ход, останавливаться в воздухе. Осколки поменьше обгоняли их, а камни всё висели, висели в воздухе, а потом стали падать.
И тут всё смешалось. Это был настоящий смерч. Тяжёлые глыбы уже валились вниз, а каменные брызги ещё взлетали. Было похоже, что кто-то могучий взялся руками за края диабазовой площадки и встряхнул её резко, как одеяло. Знаете, хлопают одеяла! Так и тут, одеяло взметнулось, рассыпалось на глыбы камней и фонтаны осколков, повисело в воздухе и опустилось вниз, да так, что сразу из-под этого одеяла брызнула в стороны пышными струями каменная пыль.
Грохот заткнул уши тяжкой волной, заполнил открытый рот, взметнул волосы на голове, отшатнул назад.
Ещё не успела осесть пыль, как я услышал восторженный голос Кирилла Пухова.
— Вот это картина! — крикнул он.
И тут я увидел деда.
Он шагал к нам пошатываясь. На каске, на лице, на белой рубашке лежал плотный слой пыли, а по руке текла струйка крови.
Я бросился к нему, оттолкнув человека с красным флажком, обнял крепко, закричал испуганно:
— Ты что? Что?
Но дед засмеялся и запел:
Если смерти, то мгновенной,
Если раны — небольшой.
К площадке со всех сторон двинулись экскаваторы. Как на штурм крепости. Заурчали моторы самосвалов.
Разбитый диабаз загромыхал по днищам кузовов.