Мой генерал - Альберт Лиханов - Страница 28

Подробности

Категория: Отечественные писатели

Мой генерал (роман Альберта Лиханова)

НЕ ВЕРЮ!

Я смотрел на гостя во все глаза.
Откуда он всё это придумал? В какой книжке прочитал?
Нет, не подумайте, будто я ему не поверил. Такое было, я слыхал. Но разве могло быть это с ним? Вон он какой. Ничего особенного. В вышитой рубашке. Руки мягкие, влажные, неприятно даже. Совсем обыкновенный, словом, а ведь он про героя рассказывал! Про трубача! Такие же в кино только. В книгах. На пионерских сборах о них говорят, а на самом деле их, может, и нет. А если и есть, то, наверное, где-то. В Москве, например. В Верховном Совете. А этот дяденька живёт в маленьком городке на Украине. Не слыхал никогда даже такого названия…
Я гляжу на человека в вышитой рубашке и никак не могу понять, что он — тот трубач. Нет, не могу… Да ещё он, может быть, мой Дед!
Это мне помогает. Нет, нет, говорю я себе, дедушка мой здесь, а это рассказы, вымысел, я этого человека совсем не знаю, не имею к нему отношения, вот он встанет сейчас, выйдет на улицу, и всё… Я буду думать, что просто услышал страшный рассказ. Пусть это даже правда, что он говорил. И пусть он будет героем, мало ли…
Но гость не уходит. Не исчезает, как в сказке. А сидит. Они с дедом курят, молчат. Я слышу его дыхание, его осторожное покашливание. Никуда он не денется, не исчезнет, не уйдёт. Он существует действительно, этот человек, и его нельзя убрать, передвинуть куда-нибудь в угол, чтобы не мешал остальным.
— Как будем действовать? — спрашивает дедушка.
— У него на руке была родинка. На локтевом сгибе, — говорит человек.
Дедушка сосредоточенно молчит. Я лихорадочно вспоминаю — есть ли у папы родинка? По-моему, нет. А может, есть, только не замечал.
Дед опускает голову, качает головой:
— Не помню.
— А последняя надежда — фотография, — говорит человек. — Я слыхал, существует экспертиза. Можно установить, тот человек или не тот.
Он лезет в карман, достаёт бумажник и вынимает из неё пожелтевшую фотографию. Там какой-то весёлый мужчина, молодая женщина. Белобрысый мальчишка обнимает их. Он повернулся немного боком и смотрит куда-то вверх. Может, на птицу. А может, на облака.
Я смотрю на карточку придирчиво. Но сердце колотится набатом. И в висках стучит молоточками. И душно.
Я подношу фотографию к глазам. Неужели это папа?
Папа! Это сразу ясно.
Но может, не он? Конечно, не он!
Мало ли похожих людей! И потом, разве таким был папа в детстве? Я видел его фотографии. Он был там постарше. С бабушкой. Потом один — с портфелем. Вместе с бабушкой и дедом. Потом с дедом вдвоём — оба в военной форме, дед — в настоящей, а папа — так, шутя, ему дед привёз с фронта, попросил военных портных сшить гимнастёрку для мальчишки.
Я лихорадочно лезу в стол. Достаю альбом с карточками. Гость надевает очки, не спеша разглядывает каждый снимок.
Я тревожно гляжу на него. Меня злит, что он такой медлительный. Что не может посмотреть быстро и сказать: «Извините, я ошибся!» Он молчит, рассматривает наши фотографии, сверяет их со своей, и я уже не злюсь, а трепещу, словно жду приговора.
Ну, а как же всё-таки этот? Как с ним быть? Человек прилетел с Украины, ищет сына, по имени Сергей, и может быть, папа — его сын…
Родинка на локтевом сгибе. А вдруг есть?.. Что тогда? Два деда? Два бывает, но только когда один — отец отца, а другой — отец мамы. Тут совсем не так. И так не бывает.
Гость посмотрел фотографии. Задумался.
— Трудно понять. Подождём. Только я вас прошу — пока ни слова. Можно и ошибиться. Будет непростительно. С этим не шутят.
— Я прошу вас о том же, — ответил дед.
И вот мы ждём. Капает вода из крана на кухне. Тихо капает, совсем не слышно. Но мне слышно.
Кап! Кап! Кап! Кап!
Капля бухает, как дедушкин взрыв.
Бум! Бум!! Бум!!!
И сердце сжимается от предчувствия.
Я понимаю, что ничего не будет. Он же сам просил ничего пока не говорить. Даже если родинка есть. Может быть, ещё есть выход. Могу я позвать своих ребят. Кешку, Кирилла. Окружить его со всех сторон, объяснить, что так нельзя, так не бывает! Он же сам говорил, что женился снова, и жена у него Катя, и сын Серёжа в институт поступил. А у дедушки никого нет, кроме нас. Бабушка ведь умерла, и он совсем один. Совсем! Неужели так трудно понять? Может же этот человек отказаться? Посмотреть на папу, увидеть родинку, сдержаться, промолчать и уехать обратно на Украину?
Капли грохают: бэмм! Бэмм! Бэмм!
Я иду на кухню, чтобы закрутить кран, и раздаётся звонок. Это папа. Он улыбается. Подмигивает. Напевает песню:
Если смерти, то мгновенной,
Если раны — небольшой.
Кричит деду:
— Ну, отец, твоя песня и ко мне прилипла.
— Иди сюда, Сергей! — говорит дедушка из комнаты. — Знакомьтесь: мой старый товарищ.
Гость поднимается с дивана, бледнеет, губы у него дрожат, я досадую на него — ведь не сдержится, скажет или закричит ещё, чего доброго. Но он трясёт обеими руками папину руку, долго разглядывает его глаза, как разглядывал фотографии, улыбка блуждает на его лице — мне кажется, он может упасть, я подхожу поближе, чтобы поддержать, в случае чего.
— Вот ты каким стал! — говорит он севшим, глухим голосом.
— А что? — спрашивает папа, ни о чём не подозревая. — Вы меня раньше видели?
Гость встревоженно глядит на дедушку, тот кивает:
— Видел, видел. Мальчишкой.
— A-а… — улыбается отец. — А я вас не помню.
— Разве же упомнишь, — отвечает человек в вышитой рубашке.
Мне не терпится вывести отца в кухню, сказать, чтобы показал немедленно руки. А он говорит с гостем о разных пустяках. Рассказывает про стройку.
Дедушка поднимается, готовит на стол. Я ему не помогаю. Все придвигаются к столу, стучат стульями. Настаёт какая-то простая минута, словно разрядка от долгого напряжения, и мне вдруг приходит идея.
— Пап! — кричу я сам не свой. — Давай на локотки! Кто — кого?
— Ну, — смеётся отец, — нашёл время!
— Прошу! Прошу! — умоляю я, а дедушка и гость смотрят на меня непонимающе.
— Хорошо, — отвечает отец.
Мы ставим локти на стол, берёмся кистями, и я пыхчу, стараясь повалить руку отца.
— Не жульничать! — кричит он. — Не подниматься!
Я, конечно, проигрываю, в другой раз мне было бы досадно, но сейчас не до этого.
— Ещё! — кричу я, и отец снова укладывает мою руку.
— Со мной-то легко! — радуюсь я. — Вот попробуй победить дедушку!
Я смотрю выразительно на деда. Он пожимает плечами. Я делаю ему большие глаза. И он догадывается! Ещё бы! Дедушка мой друг. И мы всегда понимаем друг друга! Если надо — даже без слов.
— Ну что ж! — говорит он весело и загибает рукава.
Папа закатывает их тоже.
— Ну-ка, — командую я. — Раз, два, три!
Они сражаются яростно и упорно. Дед покраснел. Конечно, у него меньше сил, чем у молодого папы. Но он опрокидывает руку отца.
— Один — ноль! — кричу я и вижу, как дедушка и гость смотрят на папину руку. Там ничего нет. Никакой родинки. Чисто!
— Другой рукой! — приказываю я, и дедушка снова побеждает.
— Два — ноль! — подпрыгиваю я. — Два — ноль!
Папа — наш! Мой, дедушкин!

СЕДОЙ ЧЕЛОВЕК

И тут мне становится грустно. И жалко.
Я называл его про себя «гость», «он», «этот человек». Я не знал, как называть иначе, потому что имя и отчество ничего не значат, когда думаешь, что, может быть, он тебе дедушка.
Я не верил, что он папин папа.
Что это может случиться — не верил, но боялся, трусил, не был уверен.
Я не верил, что он был трубачом.
Трубач был герой. А он был обыкновенный.
Теперь доказано. Он не дедушка. Это просто ошибка, вот и всё. Он просто гость, действительно. И я теперь согласен, пусть.
Пусть он будет трубачом. Пусть он герой на самом деле. Это ведь и заметно, не так ли? У него седая голова. Он много перенёс. Да что там! Разве подходят все эти сухие выражения, чтобы сказать, какая выпала ему горькая судьба. А главное, он потерял сына, Серёжу, который похож на моего отца. Что было бы, если б я потерял папу? Или дедушку? Или они потеряли меня? И мы никогда бы не встретились больше?
Мне становится стыдно, что я не верил седому человеку. Он мчался на самолёте, он волновался, он даже плакал, а я не хотел его понимать, даже не хотел верить.
Он сидел за столом подавленный, опустив голову.
Папа и дедушка тревожно поглядывали на него, потом уложили на диван, укрыли одеялом.
Мы вышли из комнаты. Выходя, я обернулся и вздрогнул. Лицо у трубача подёргивалось в каких-то судорогах.
Он то смеялся как будто. То плакал.
Мне стало жутко. Я прикрыл торопливо дверь. Он так и спал — с вечера до раннего утра. Крепко и тревожно — сразу. Утром он встал, разбитый, совсем не отдохнувший, с синими кругами возле глаз. Стал прощаться. Дед дал ему пакет.
— Здесь фотографии и письмо, — сказал он. — Всё равно вы летите через Москву. Позвоните по этому телефону. Скажите, что от меня. Мой друг — генерал милиции. Он сделает экспертизу.
Гость изучающе посмотрел на деда. Ничего не сказал. Пакет взял.
Мы отправились проводить его до автобуса, который шёл в аэропорт.
Возле автобуса он опустил чемодан на землю, крепко обнял деда. Сказал:
— Спасибо, добрые люди!
Влез в автобус, опустил окно. В глазах у него стояли слёзы.
— Может, вы ошиблись, — ответил дедушка, — может, родинки не было. Надо до конца, понимаете! Мы с вами должны!
— Должны! — кивнул седой человек. — Должны!
Автобус зарычал, зашипел тормозами, медленно двинулся.
— Пришлю телеграмму! — крикнул он и стал махать нам рукой.
Мы махали ему в ответ. Автобус умчался уже далеко, а дедушка всё держал и держал руку над головой.
Пыль от автобуса осела. На остановке было пусто. На земле валялись окурки и стаканчики из-под мороженого.
— Ответь, — сказал я деду, — зачем ты дал фотографии? Чтобы успокоить его?
Дед задумчиво разглядывал меня.
— Нет! — сказал он. — Всё-таки вы счастливые!
Он помолчал.
— О войне знаете только по книжкам. И понять не можете, что такое горе.
Дедушка придвинулся ко мне, положил ладонь на плечо.
— Пусть! — сказал неожиданно. — Да, пусть! Что в этом страшного? Ничего! Напротив, это прекрасно. Зачем вам знать! Зачем мы боимся такого незнания!
Мы медленно отправились домой. И дедушка словно теперь услышал мой вопрос.
— Разве его успокоишь? — ответил он. — Ведь он человек. А человеку дана память.
Мы проходили мимо фотографии.
— Антошка! — предложил дед. — А не сфотографироваться ли нам?
Он был в генеральской форме, а я в летней рубашке с отложным воротничком.
Мы вошли в фотографию. Какой-то прилизанный человек долго смотрел на нас в забавный фотоаппарат, похожий на огромный ящик. Дедушка сел, а я встал сбоку и положил ему руку на плечо. Как на той фотографии.
— Внимание! — крикнул фотограф. — Птичка!
Мы замерли, и я едва сдержался, чтобы не расхохотаться: какая ещё птичка, я же не маленький.
Я часто смотрю на эту фотографию. Она висит теперь рядом с той: молодой дед и бабушка Лида с длинной косой. Снимки и правда похожи. Только дедушка и бабушка серьёзные на своей фотографии, а мы с дедом совсем наоборот. У деда глаза смеются, а я надулся, губы уже поползли — сейчас фыркну!