Панталония — страна чудаков - Спиридон Вангели - Страница 8

Подробности

Категория: Отечественные писатели

Панталония — страна чудаков (притчи)

Поэт

Ну и рассеянный был этот Груя.
Однажды пришёл домой с непокрытой головой. Где шапка — неизвестно.
Иоана подумала и пришила ему к воротнику петлю, а к шапке — пуговицу. Пристегнула, и на другой день пришёл Груя с шапкой на голове.
Всего лишь маленькая пуговица, — радовалась Иоана, — а шапка на месте.
Но тут она посмотрела Груе на ноги и ахнула: стоит он в одних носках! Где башмаки — неизвестно. А на улице метель и такой мороз, что под носом капли замерзают.
Через три дня ботинки прислали по почте, а ещё через день почтальон принёс Груе шарф и рукавицу. Так и жил этот рассеянный Груя.
Однажды пришёл к ним во двор один крошка и привёл собачку. Лохматую такую голодную собачку.
Груя говорит:
— Это не моя собака.
— Нет уж, дружок, твоя! Писал стихи про бездомную собаку?
— Писал.
— Тогда забирай. Разве ты не видишь — это внук той самой собаки! Такой же кудрявый.
Что было делать? Взял Груя собаку, построил ей конуру во дворе.
Через некоторое время пришёл другой крошка и привёл с собой хромого жеребёнка.
— Вот тебе, Груя, жеребёнок, — улыбнулся он.
— Я не держу лошадей.
— Ну, знаешь! — обиделся крошка. — Ты сейчас врёшь или когда стихи пишешь?
— Какие стихи?
— Про жеребёнка.
И крошка прочёл стихотворение наизусть.
— Не твоё?
— Моё.
— А раз твоё, значит, ты знал, что жеребёнок хочет стать лошадью.
Взял Груя жеребёнка. В баню его сводил, перевязал шарфом хромую ногу. Даже конюшню для жеребёнка построил. Большую конюшню. На вырост.
Груя покупал кобылье молоко, а Иоана кормила жеребёнка из соски. Жеребёнку особенно нравилось, когда Груя гладил его ладонью по спине и живот чесал.
Прошло зелёное лето, ушла осень, забрав с собой целый ворох жёлтых листьев. Наступила зима.
Жеребёнок стал конём. Он смотрел на падающие снежинки и думал, что это небесные деревья роняют белые листья. Мечтательный был этот жеребёнок и немного поэт.
А когда пришла весна и Груя в первый раз повёл своего коня в лес, тот ступал осторожно — фиалки обходил. Он думал, что это голубые глаза земли. Только маленькие.
— Эх, Груя, — говорила Иоана, — пахать бы тебе землю, да нет у тебя земли. Продать коня ты не можешь — он твой друг. Уж береги его, не забудь где-нибудь в лесу.
Груя страшно сердился:
— Конь — не шапка, не забуду.
И конь сердился, стучал копытом о землю — знал, конечно, что Груя его нигде не забудет, не потеряет. И хотелось гнедому сделать что-нибудь для Груи, что-нибудь особенное.
Однажды на краю деревни начался пожар. Пламя было видно издалека.
Груя схватил ведро, побежал на конюшню. Конь сразу понял: что-то стряслось.
— Ну, выручай, — сказал Груя и вскочил на коня.
Конь летел как ветер, и Груя первым примчался на пожар.
Когда потушили огонь и Груя вернулся к коню, гнедой его только по голосу и узнал — хозяин был чернее, чем дно казана. А ведро, конечно, где-то забыл.
Человек и конь, поэт и гнедой жили дружно, как братья.
Чтобы конь по ночам не скучал, Груя принёс в конюшню сверчка. Там было всегда тепло, и сверчок пел не переставая: кри-кри-кри! кри-кри-кри! Сверчок по глупости думал, что на дворе всё лето да лето.
Всё шло хорошо, но однажды скрипнула калитка — и во двор вошёл крошка Никита.
— Дядя Груя, — сказал он, — а ведь лошадка-то моя. Услыхал я, что она у вас живёт, вот и пришёл за ней. Сейчас самое время пахать, не самому же мне в плуг впрягаться.
Груя заволновался.
— Да мне же его жеребёнком привели! Постой, ведь это был твой брат Симион. Я жеребёнка еле выходил.
— Всё правда, — согласился Никита. — Я сам Симиону отдал жеребёнка, чтобы он его вырастил. А потом бы мы вместе пахали — у Симиона лошадь, и у меня лошадь.
— Так, значит, у тебя есть лошадь?
— А как же. Вон она, в вашей конюшне стоит. А что вы сомневаетесь? Вы деньги за него платили? Я только об этом спрашиваю.
— Мне Симион его даром отдал. Ну, ладно. Сколько же он стоит?
— Э, дядя Груя, теперь за него надо платить как за коня.
Опечалился Груя, да что делать Денег у него не было.
Вывел Никита коня из конюшни. Остался там теперь только сверчок.
С тех пор стал Груя из дому уходить. Встанет рано утром — и за порог.
Однажды прискакал посланник короля.
— Не знаю, где Груя, — пожала плечами Иоана.
— Немедленно найди его! Король вызывает! — приказал посланник. — Большая честь для него — будет писать стихи о королеве.
— Ладно, поищу, — сказала Иоана, а сама искать не стала.
Ждут Грую во дворце, а он не идёт.
— Ваше Величество, — сказал королю советник, — может, Груе пешком идти неудобно? Ведь у него лошади нет.
Король приказал послать за Груей белого жеребца.
На этот раз поэт оказался дома. Он погладил коня ладонью по спине, но садиться на него не стал. А стражнику передал записку для короля:
По дворам я не шатаюсь,
Честь мне дорога.
Я поэт родного края,
А не твой слуга!
В тот же день постучался к Груе тот самый крошка, у которого дом сгорел.
— Уходи, — шепнул он поэту, — в эту ночь за тобой придёт стража.
И стража пришла, да нашла только старый башмак и шапку с пуговицей. Хозяина и след простыл.
Хотели схватить Иоану. И её нет.
Решили арестовать щенка. Весь двор обыскали — нету щенка.
Побежали на конюшню — хоть сверчка схватить! Нет и сверчка.
Шапку-то Груя, конечно, позабыл, а вот друзей не оставил. Всех взял с собой и ушёл из страны Панталонии.
Он построил дом на самой высокой горе и стал в нём жить вместе с друзьями. С ним и по сей день живёт Иоана. Живы и щенок со сверчком.
Груя всё такой же рассеянный. Но ему помогают птицы — приносят всё, что он потеряет.
А стихи он пишет по-прежнему: сочинит стихотворение, запишет его на листке, а потом сложит бумажного голубя и запускает его вниз, в Панталонию:
Пусть над вершиной ветер свищет —
Я с вами, кто живёт внизу,
Кто Фэт-Фрумоса всюду ищет,
Ступая босиком в росу.

Старый орех

Рано утром проснулась птица, так рано проснулась, что некому было сказать «Доброе утро!». Все вокруг ещё спали. Вот сидела она и смотрела на звёзды одну за другой.
«Интересно, кто гасит звёзды?» — размышляла птица. Задумчивая она была.
Вдруг смотрит: из-за холма золотая трава подымается, солнце прорастает. Толкнула она в бок своего друга.
— Белый день на дворе. Вставай, пора гнездо убирать.
— Дай ещё поспать. У меня только один глаз проснулся.
Ну ладно, поспи, — сказала птица и залилась трелями у его уха: тюр! тюр! тюр! тюр-тюр!
Тут уж пришлось открыть и второй глаз. Лежал-лежал хозяин гнезда и вдруг поймал комара.
— Тьфу, — выплюнул его, — дымом от тебя пахнет.
Но, по правде говоря, жалко ему стало комара, он его и отпустил. Комар-то тоже был полусонный.
Потом хозяин гнезда побулькал каплей росы в клюве и проснулся окончательно. Сегодня у него было много дел: починить гнездо, в котором ветер сделал три дыры, помирить двух пташек, которые поссорились из-за червяка, да и притащить своей подруге хлебца из дому напротив. Там жила одна бедная женщина. Добрая.
Дел было так много, что хозяин гнезда минут двадцать думал, с какого начать.
— Вз-ззззз! — раздалось у его уха.
Хвать! — Тот же самый комар!
— Цугуй меня зовут, — говорит вдруг комар. — Прилетел извиниться. Ты меня утром отпустил, а я и спасибо не сказал.
— Не морочь мне голову, — рассмеялся хозяин гнезда, — лети лучше умойся, а то от тебя дымом разит.
— Спасибо тебе, уважаемый. Ты мне сразу очень понравился. Хочешь, секрет расскажу? Я ведь в любом ухе спать могу. Много чего слышать приходится.
Хозяин гнезда даже клюв разинул, чтобы лучше слышать. Очень уж он секреты любил.
— Да оставь ты эту уборку! — крикнул он жене. — И подойди поближе. Ведь у нас гости. У этого комара разве только очков нет, а голова очень умная.
— Сейчас мне не до гостей, — шепнула она ему на ухо. — Я хочу снести яйцо.
— А птенец-то на кого похож будет?
— Хвостик будет как у тебя, а клювик — как у меня.
— Ну ладно, — сказал хозяин гнезда. — Эй, Цугуй, полетим на вершину ореха.
— Вижу я, — шепнул комар, когда они уселись на вершине дерева, — ты отцом стать готовишься. Птенцов хочешь выводить. Смотри, как бы не было беды.
— Это ты о чём?
— Не хочу пугать, но знать ты это должен. На днях ночевал я в ухе столяра Тоадера…
— Ну и что?
— Ему жена рассказывала, что нынче шкафы из орехового дерева сильно в цене.
— Меня мебель не интересует. Других забот хватает.
— Да ты вспомни, на каком дереве твоё гнездо!
— На этом вот.
— На орехе! Во всей Панталонии таких орехов осталось три штуки. А хозяйка ореха совсем бедная. Ни коровы у неё, ни поросёнка. Орех — всё богатство. Вот столяр и хочет орех этот купить, даже задаток дал.
Надо вам сказать, что орех этот и впрямь был удивительный. Такой большой, что пятьдесят крошек, взявшись за руки, не могли бы его обхватить. Высокий был, ветвистый. Никто не мог долезть до его вершины. А хозяйка берегла его, как живое существо. Ни разу по дереву палкой не стукнула. И орехи собирала, когда они сами падали. А когда они созревали — это было настоящее чудо.
Днём и ночью шёл во дворе ореховый дождь. Даже и в соседский двор падали орехи, такая огромная была у ореха крона. Сосед дерева — его звали Горицэ, — по мешку орехов собирал. Его так и называли — Сосед Ореха.
— Ну купит он дерево, и что?
— Срубит! Высушит! Распилит! И сделает шкаф! Понял?
— Срубить дерево! Дерево срубить! — пришёл в ужас будущий папаша. — Но ты же сказал столяру, что на этом дереве моё гнездо!?
— Говорил, говорил, — соврал комар. Но тут же и покраснел от стыда, что соврал. — Говорил, а что толку, хозяйке деньги нужны.
— Деньги? Это ещё что такое?
— Я вообще-то толком не знаю. Видел только, что их завязывают в платок и в карман прячут. Даже лошадь можно в деньги превратить и в карман спрятать.
— Лошадь?
— И дом тоже.
— А дерево тоже в карман влезает?
— Ну да!
— Вот чертовщина! — сказал будущий папаша. — А ты не врёшь ли, комаришко? Чтобы дерево, да ещё такое большое, как наше, в карман влезло?!
— Лопни мои глаза! — поклялся Цугуй. — Уж я-то не в одних ушах побывал. Дело своё знаю.
— Слушай, а что это от тебя дымом пахнет? Ты что, куришь?
— Да нет, просто в дымоходе ночевал.
— Ну ладно, — сказал будущий папаша, — за секрет спасибо. А хозяйку-то как жалко…
В этот день бедная женщина смахнула со своего подоконника каких-то мошек. Ей и в голову не пришло, что это птицы пожалели её и принесли свой обед.
Прошёл месяц. Дерево стояло на месте, а в гнезде появились птенцы.
— Наверное, пошутил комар, — говорил их папаша.
— Доброе утро! — поздоровался с ним как-то сосед ореха, Горицэ. И снял шляпу.
Папаша сердито отвернулся. Дело в том, что сосед этот был художником. Сидел весь долгий день на скамеечке, мурлыкал под нос песенки и рисовал всё, что на глаза попадётся. Нарисовал он и орех. Дерево-то похоже вышло, а на вершине его сидела какая-то кукушка.
— Мы не кукушки, — обиделись тогда ореховые птицы. — У нас своё гнездо, родные птенцы.
С тех пор они с Горицэ не здоровались.
Однажды, когда солнце спряталось за облака и небо потемнело, во дворе появился человек в тёмных очках и с топором под мышкой. Прямым ходом направился он к ореху. Подошёл и с размаху вонзил топор.
Сьють-сьють! — закричали птицы и принялись кружить над деревом.
— Что ты делаешь? Здесь же наш дом! Мы летим к нему каждую весну из-за девяти морей!
Но, конечно, человек с топором птичьего языка не понимал, да и не хотел понимать. А вот художник понял. В один миг перемахнул он через забор.
— Греешь руки у чужой беды! — сказал он и вырвал топор. — Я тебе покажу ореховый шкаф!!!
— Какое твоё дело? Деньги я заплатил! Дерево — моё!
Тут и хозяйка выбежала во двор. За нею — дети.
— Что же это получается? — кинулся к ней столяр. — Мы с тобой договорились? Договорились! Деньги получила? Получила! Я тебе в нужде помог?
— Так помог, что я сна лишилась.
— Ты его со всеми орехами продаёшь, мама? — спросила маленькая дочка. — А что мы ребятам дадим, когда колядовать придут?
— Сколько же нужно денег? — спросил художник.
И он вынул из кармана кошелёк и протянул его вдове.
— Это плата за орехи, которые с дерева сами ко мне во двор падают.
— Плата за орехи? Нет-нет, я сама верну ему долг. Буду по ночам стирать рубашки соседям и верну ему деньги. А орехи вам — как память о моём покойном муже. Этот орех сажал он. В нём вся сила нашей семьи.
И она заплакала, и, пока плакала, её крошка-сынишка пытался приделать обратно кусок, вырубленный топором. Мочил его даже слюной, чтоб приклеить.
Мать подняла свои усталые глаза к небу и так говорила птицам, которые успокоились в густой листве:
— Я и не замечала, что вы свили там гнездо. Спасибо, что вы спасли наше дерево.
Тут она встала на колени и прижалась лицом к шершавому стволу.
— Старое дерево — мой верный друг, родня моя и опора.