Сказочное наказание - Ногейл Б. - Двойник Швабинского проявляет любопытство

1 1 1 1 1 Рейтинг 5.00 [3 Голоса (ов)]

Сказочное наказание (повесть)


От его последних слов ноги у нас пристыли к асфальту, хотя солнце и жарило почем зря. Мы еще не успели опомниться и вымолить продления «наказания», как товарищ Рабас нажал на газ, на прощание сказав:
— Знаете что, загляните-ка ко мне вечерком, потолкуем. Собственно, я не понял, чем вы там целую неделю занимались. Со вчерашнего дня вся деревня гудит от новостей — кто знает, сколько в них правды! Соберемся у меня, к примеру, часов в шесть, ладно?
Обрадовавшись, мы усердно закивали головами и помахали вслед отъехавшей «эмбечке». Мы и сами не заметили, как одолели остаток пути, потому что пришлось всю дорогу отбиваться от приставаний Ярды и Карела, которые снова набивались к нам в компанию.
Когда же Тонда с Мишкой начали не на шутку задираться, я приказал им свернуть на тропку за деревней.
— Вы слышали, что сказал председатель насчет замка, вот и оставьте нас в покое, — заявил я обоим приставалам. — Прежде вы нас знать не желали, так вот и забудьте.
— Заберитесь на Серую скалу и играйте там в индейцев, — съязвил Тонда.
Карел Врзал погрозил ему кулаком:
— Вы еще о нас услышите, воображалы!
— Катитесь куда подальше! — крикнул им вслед Мишка.
— Да хватит вам! — недовольно буркнул я. — А то и впрямь похоже, будто мы задаемся.
Молча приближались мы к деревне, а у меня в мозгу ворочались разные соображения насчет нашего «изгнания», которое за неделю обернулось завидным назначением.

5. Двойник Швабинского проявляет любопытство

Визит к товарищу Рабасу ознаменовался для нас «приварком» в виде клубники со сливками и заверением, что, по крайней мере, еще неделю мы проведем в замке. Распрощавшись с хозяином в самом прекрасном настроении, мы задержались на углу деревенской площади и долго обсуждали состоявшийся разговор — пока из дома Тонды не вышла бабушка и не подняла шум, клича внука:
— Тониче-ек… Тониче-ек… Иди кушать!
Тонда припустил домой, а мы сошлись во мнении, что им двигало не только желание утихомирить расходившуюся бабушку, но и уничтожить все лакомства и сласти, которые она в честь его прибытия припасла в кладовке. Потом и наша троица разлетелась по домам, где нас ждали постели и крепкий сон, без тревог и сомнений, без опасений, что на следующей неделе мы не попадем в замок Ламберт. Мы договорились упросить Станду, чтобы уже с понедельника начать расчищать бассейн вокруг фонтана и тем самым достичь вершин блаженства. Разве можно считать удачным лето, если ты ни разу не искупался?
Никому из нас и в голову не приходило, что замок — это, собственно, место ссылки, где мы отбываем наказание. Если место нам по душе, то стоит ли рассуждать, как мы там очутились — добровольно или по принуждению.
На Градиште опустились летние сумерки, их спокойствия не нарушали ни выстрелы сигналки, ни молнии, ни грохот падающих лестниц. Я уже приготовился выслушать кучу поучений, упреждений и добрых советов, которыми перед любой отлучкой напутствовала меня мама; советов и наставлений всегда было столько, что, когда она высказывала последние пожелания, я уже начисто забывал о всех предыдущих.
Значительно дольше я запоминал отцовский тычок в спину и глухое напоминание: «Не ставь себя в неловкое положение». В нем заключались десятки назиданий, которые в надлежащий момент мне не худо было и вспомнить. Конечно, не всегда это удавалось, как вам уже известно из истории о нашей яичной баталии.
Однако мои представления о предстоящем воскресном вечере оказались совершенно ошибочными. События развивались совсем не так, как я ожидал, и спокойная ночь для меня наступила много позже полуночи. В кухне у нас сидел какой-то старик — у него были белые, как дым, волосы и седая бородка клинышком, так что мне сразу вспомнилась фотография художника, висевшая у нас в коридоре школы. «Швабинский», — пробормотал я про себя, чтобы убедиться, что мне не изменяет память. Но папа подтолкнул меня к деду и сказал:
— Это пан Рихтр из Винтиц, он когда-то служил у графа Ламберта. Пришел узнать, как вам понравился замок. Расскажи, как там теперь.
— Да что вы, что вы! — замахал руками старик. — Просто шел мимо, дай, думаю, загляну к Лойзику, коли уж он теперь хозяин замка. Хе-хе-хе…
— Ха-ха-ха, — рассмеялся и я из чистого приличия.
Выйдя на середину кухни, я растерялся и не знал, куда девать руки. Засунул их в карманы и тут же получил от мамы толчок в спину.
— Покойный граф обожал красивые вещи, — картаво проговорил седовласый дед и высморкался в огромный носовой платок. — Великолепные были вещи, а после войны все исчезло. Вы бы видели эту роскошь — часы, вазы, а фарфор… О-о-о! — Он мечтательно вздохнул и прикрыл глаза.
— А мы спим на золоченых графских кроватях, — небрежно бросил я, рассчитывая произвести соответствующее впечатление.
— Что там кровати! Всего-навсего сусальное золото, — фыркнул пан Рихтр, бородой напоминавший художника Макса Швабинского. — Там было настоящее золото! А какие картины! Рафаэль, Дюрер, Моне, Сезанн, гравюры Рембрандта… В замковой часовне висел великий Брандль! — Уставясь в пустоту, он смотрел как будто сквозь меня и шептал: — Сокровищница, клад…
— В нашей комнате висит огромный рыцарь на коне, — сказал я и поднял руку к потолку, показывая, каких размеров картина. — Метра два, а то и выше.
Старик не имел понятия о подобных шедеврах и пренебрежительно махнул рукой:
— Мазня! Пачкотня все это. Более или менее стоящие вещи граф в конце войны переправил в Баварию. Это потеря, очень большая потеря! — И он выразительно постучал палкой об пол.
— Не выпьете еще чашечку чая? — нарушив неловкое молчание, предложила мама.
— Спасибо, — поблагодарил двойник Швабинского, в знак отказа разведя пальцы правой руки. — Графиня с дочерьми, рыцари, графы, а? — снова обратился ко мне старик. — А больше вы ничего там не видели?
Я отрицательно замотал головой.
— Вот то-то и оно. В сорок пятом граф все ценное увез с собой в Баварию. Я помогал ему при транспортировке… Понимаете, каково мне пришлось, а? — И он тяжело вздохнул, теперь уже обращаясь к моему отцу.
— Действительно, потеря невозместимая, — согласился отец. — Ведь картины можно бы выставить в Пражской национальной галерее.
Старик грустно покачал головой, а потом ткнул меня ручкой своей клюки:
— Значит, с завтрашнего дня снова хозяйничаете в замке, да? А может, уже нынче? Понимаю ваше нетерпение…
— Лучше и не напоминайте, пан Рихтр, — вмешалась мама. — От волнений голова идет кругом, сон бежит, лучше сидел бы он дома и никуда не ходил.
— А чего вы боитесь? — рассмеялся бородач. — Они же там не одни, с ними взрослый человек. И даже вроде не один, а, Лойзик?
— Станда с Иваной, — подтвердил я.
— Вот видите, какой заботой их окружили. — Все беды моих родителей старик разводил одним взмахом руки. Он оскалил в улыбке редкие зубы. — Значит, сейчас вы бросили замок без присмотра? А если его тем временем расхитят? — пошутил он и снова ткнул меня клюкой в грудь. — И когда же вы туда едете, завтра?
— Рано утром, — кивнул я.
— Все или кто-то остался?
— Нет, все вместе. Станда с Иваной поехали к ее родственникам, а мы — сюда. Выспимся и вернемся автобусом в замок. Автобус отправляется в половине восьмого. А Станда, скорее всего, приедет на мотоцикле.
Я, должно быть, надоел своими уточнениями, и любопытство седовласого деда иссякло. Он поднялся, церемонно поблагодарил за чай и прием, мама в свою очередь поблагодарила его за приятный визит, а папа пригласил:
— Приходите еще как-нибудь поболтать. На улице совсем стемнело.
Мама пошла стелить постели и приготовить мне белье на будущую неделю, отец закурил и принялся расхаживать по кухне. Я сидел за столом, жевал хлеб с творогом, и перед глазами у меня стояло багровое лицо с белоснежным ежиком волос. Этот старик мог спокойно выдавать себя за брата Макса Швабинского. Не потому только, что был похож на него как две капли воды, но и потому, с каким воодушевлением рассуждал о живописи.
— Папа, — спросил я, — а он художник?
— Какой там художник! — рассмеялся отец. — С чего это ты взял?
— Да ведь он так говорил о сокровищах живописи, а потом — у него такая внешность…
— Внешность? — отец удивленно поднял брови. — Какая такая внешность?
— Ну, как у Макса Швабинского, разве нет? Чешский художник и график. У нас в школе его портрет в рамке висит.
— А знаешь, ты прав! — воскликнул отец и в задумчивости сунул кончик пальца в рот. — Да, старый Рихтр и Швабинский, смотри-ка! А ты наблюдателен, как я погляжу!
Я скромно наклонился над очередной краюхой, намазанной творожной массой, скрывая радость и удовольствие, какую доставила мне папина похвала. Отец перестал кружить по комнате и подсел к столу.
— А больше ты ничего не приметил? — неожиданно спросил он, приглушив голос.
Я в растерянности взглянул ему в лицо. А отец, словно прочитав мои мысли, пояснил, улыбнувшись:
— Тебе не показалось, что этот Швабинский чересчур любопытен?
Я проглотил кусок и кивнул.
— Да, довольно любопытен. Только наш классный говорит, что в старости все становятся любопытными, как дети, вот я и решил… Да и вы с мамой тоже небось сказали бы, что теперь мне повсюду мерещатся мошенники.
— Не сказали бы, — покачал головой отец. — Эти его расспросы у меня из головы не выходят. Если бы кто другой, я бы тоже отмахнулся и решил — просто любопытный старикашка. А Рихтр до конца войны служил в замке, что-то там реставрировал, он мастер по столярной части и отличный слесарь, он знал обо всем, что там творилось. Возможно…
Отец не закончил и задумался.
— Что он нарочно завел разговор о картинах? — спросил я.
— Ну, конечно, — отозвался отец и тут же запнулся. — Всем известно, что он любит живопись. И даже сам малюет пейзажики и сбывает их в Винтицах, здесь, в Градиште, и по всей округе.
— Чего же он тогда картины с рыцарями и графами ругал: пачкотня, мол, это? Сам-то он что, лучше рисует?
— Едва ли, — рассмеялся отец. — Но все-таки отчего это он так настойчиво выспрашивал, остался ли сегодня кто-нибудь в замке?!
— Верно! — Я выскочил из-за стола.
— А ты ему так прямо все и выложил, — посетовал отец. — Я уж и знаки тебе делал, чтобы ты притормозил малость, да где там… Так и шпарил, как таблицу умножения.
Взглянув в зеркало, висевшее над умывальником, я увидел свое багровое от смущения лицо.
— Что же теперь делать? — заикаясь проговорил я. — А если он туда заберется и что-нибудь утащит?
— А что?
— Ну, не знаю, может, у него там спрятано… Может, те же самые картины?
— Картина — не перстенек. Разве вы не осмотрели замок как следует?
Я поколебался, в голове пронеслись воспоминания о наших хождениях по пустынному замку, которые мы предприняли в пятницу и в субботу.
— По-моему, осмотрели все, — ответил я. — А ну как где-нибудь в стене тайник, как на втором этаже, где господин Гильфе хранил чемоданы?
— Вот уж не знаю, — сказал отец. — Все может быть.
Я набросил на себя куртку.
— Я к ребятам.
— Погоди. — Отец ухватил меня за руку. — Ни к каким ребятам ты не пойдешь, это не ребячьи заботы.
— Папа! — с упреком воскликнул я.
— Ну согласись, четырнадцать — это еще не возраст для настоящих сыщиков. Только не вздумай обижаться. У меня еще живы довольно грустные впечатления от твоей компании. Без провожатых, как ты сам понимаешь, я вас не отпущу, тем более сейчас, ночью.
Я повесил голову и чуть не разревелся. Отец подтолкнул меня локтем в бок.
— Нечего вешать нос. Если бы я не придумал выхода, я бы вообще об этом речи не заводил. Оденься и беги к Карасам. Станда должен быть у председателя кооператива, по крайней мере, вечером он тут проезжал на своем мотоцикле. Ведь у него красная «двухсотпятидесятка»?
— Точно! — вскричал я и выкатился из дома.