Двое на одном велосипеде - Мошковский А. - «Папа, не бери его!»

Подробности

Категория: Отечественные писатели

Двое на одном велосипеде (повесть)

Глава 8. «Папа, не бери его!»

— Я не против, — сказал Вася, проходя мимо Санькиного забора и внимательно глядя в щели меж досок: Саньки на участке не было. Сказал и спохватился: если он сегодня не увидит Саньку, значит, и завтра утром не сумеет сказать ему о разговоре, случайно подслушанном возле калитки. Вот если бы и Саньку позвать — он очень любит рыбачить…
Они отнесли домой груз и хотели тут же приступить к копке червей — папа уже принёс из сарая лопату, — но бабушка Надежда позвала их обедать. Плотник тоже ушёл в свои Рябинки, и на участке было непривычно тихо и скучно.
После обеда они стали копать на краю участка, возле забора.
Папа отваливал лопатой тяжёлые пласты земли, осторожно разбивал их, а Вася стоял на корточках и, подавляя брезгливость, выбирал червей. Хорошо ещё, если червяк весь, с хвостика до головки, оказывался перед ним на земле и его оставалось взять и положить в консервную банку. Куда хуже было, если из земли выглядывала одна головка или один хвостик и приходилось хватать за этот кончик, холодный, скользкий, тянучий, как резина для рогатки.
Черви норовили побыстрей уползти по своим хитроумным ходам в глубь земли, и Вася, передёргиваясь всем телом, медленно вытаскивал их. Никак он не мог привыкнуть к ним. Иногда черви как бы сшивали собой земляные комья: одна часть червяка в одном, другая — в другом. Ну попробуй расшей комья, извлеки из них червей!
Папа при этом не очень помогал Васе, а больше командовал:
— А ну не бойсь! Не откусит руку… Тащи его, и посильней, посильней!
А то вдруг приказывал совсем наоборот:
— Да не тащи так резко! Поаккуратней! Не проволока же, а живое существо! Порвёшь!..
Червяки упрямились, не желали поддаваться и вылезать из своих обжитых подземных ходов, и Вася сжимал их двумя пальцами, оттягивал и терпеливо ждал, когда червяк устанет сопротивляться, поддастся, и его, обессиленного, можно будет вытащить и положить в банку с землёй.
Обычно червей выбирал папа, а вот сейчас он почему-то заставил заниматься этим делом Васю.
— Пап, — сказал Вася, — давай позовём Саню… Он знает места, где лучше всего клюют бычки… Он…
Папа выпрямился над лопатой и улыбнулся:
— Ты и минуты не можешь прожить без этого храбреца и умельца… Верно?
— Ничего не верно! Да, он иногда грубит и слишком громко свистит у калитки, так это ничего ещё не значит! Он лучше всех!
— Возможно. Но если говорить конкретно — чем? — осторожно спросил папа и нажал ногой на лопату, и эта его осторожность и недоверие во взгляде прямо-таки обожгли Васю.
— Всем! Всем!
Видно, Вася крикнул так громко, что бабка Федосья, половшая гряду с помидорами, удивлённо вскинула голову в белом платочке, а кот Яшка, с интересом ходивший возле них, тремя огромными прыжками достиг забора и вскочил на него.
— Но это же, Вася, не довод, — чуть обескураженно сказал папа, вогнал ногой поглубже в землю лопату и тяжко вздохнул. — Я не имею ничего против него, но…
После этого папиного «но», не очень понравившегося Васе, ничего не последовало, потому что в огороде внезапно появился Эдька в простроченных штанах зелёного цвета и жёлтой рубахе с короткими рукавами. Вася насупился. Ну кто его приглашал сейчас сюда?
— Что это вы делаете? — спросил Эдька, скрестив на груди руки.
— Бабочек ловим, — сказал Вася, — разве не видишь?
— Вижу… — ничуть не обиделся Эдька; он вообще был на редкость необидчивый парень: как ни обзови его — всё как с гуся вода. — А когда пойдёте?
— В полночь! Если не будет звёзд! — Вася хотел на этот раз одного: чтобы Эдька поскорей убрался с огорода; папа беспокойно посматривал на Васю, конечно же, призывая его в душе к большей вежливости и терпимости, но сейчас Вася и не думал подчиниться ему. — Громадные сомы завелись в Бычьем пруду и клюют в беззвёздные ночи!
Однако Эдька и на этот раз ни капельки не обиделся. Он привычно, беззлобно и снисходительно улыбнулся, пошёл к гамаку, повешенному в глубине участка между толстой старой елью и столбом, по-хозяйски улёгся в него и принялся раскачиваться.
Эта его бесцеремонность и бойкость в разговорах со взрослыми всегда отталкивали Васю. И очень не понравилось ему выражение на папином лице: он едва сдерживал улыбку, и это потому, что Эдька явился на участок.
И Вася не удивился, когда папа негромко спросил:
— Может, и Эдика позовём? Чтобы не было скучно…
Папа сказал это неуверенно, чуть-чуть виновато. Вася протестующе пожал — не пожал, дёрнул — плечами:
— Пожалуйста! Мне что, зови кого хочешь… — Ему вдруг совсем расхотелось идти на Бычий пруд. Ну чего все они — бабушка Надежда, бабка Федосья и папа с мамой — так давят на него, не считаются с ним? Им ведь никто не навязывает друзей и подруг, а они? Они совсем не знают Саньки! Ну совсем-совсем… — Пап, — тихонько попросил Вася, — не бери его! Нам с тобой не будет скучно… Или позовём Крылышкина…
— Вася, — вполголоса сказал папа, зачем-то коснувшись рукой дужки очков. — Думаешь, я без ума от Эдика? У него есть немалые недостатки, но у кого же их нет? Давай всё-таки позовём его!
— Его и звать не нужно! Сам напросится и потащится за нами… Вот увидишь!
На этот раз папа недоуменно пожал плечами и, конечно, подумал, что подчас Васю бывает трудно понять.
— Ну так как — звать его или нет? — спросил папа, когда они кончили копать червей. — За тобой последнее слово.
— Звать, — выдавил из себя Вася, отряхнул от земли руки и пошёл к Алексею Григорьевичу.
Он уже вернулся из Рябинок и строгал на верстаке доски.
Эдька долго не уходил с участка: предлагал Васе поиграть в капитаны на его корабле — Вася отказался, спрашивал, в какую примерно эпоху было извержение вулкана на Кара-Даге, какие тамошние морские камешки считаются наиболее редкими…
Вася отвечал ему сквозь зубы.
Но Эдька и на этот раз не обижался. Он стал вертеться возле плотника, усердно помогал носить к дому доски, подавал гвозди и расспрашивал у Алексея Григорьевича, знает ли он что-нибудь о Кижах — маленьком островке на Онежском озере, на котором несколько сот лет назад плотничья артель поставила без единого гвоздя замечательные по красоте многоглавые церкви из досок и брёвен, такие замечательные, что теперь туда ездят любоваться ими туристы со всех концов мира.
Вася слышал от папы о Кижах — папа когда-то был там, писал об их редкой красоте, привёз уйму фотографий, а вот Алексей Григорьевич даже краем уха не слышал о работе тех безымянных плотников.
— Подумать только, не знает о Кижах! — сказал Эдька Васе. — А ещё плотник… Темнота!
Наверно, ради одних этих слов и вертелся он возле Алексея Григорьевича.
— Возьми и просвети его! Ты ведь всё на свете знаешь!
— Придётся… — Эдька, кажется, даже не почувствовал насмешки.
Вася решил было рассказать ему о человеке-факеле, о том, как Алексей Григорьевич воевал, отбивал танковые атаки, вцепившись в берег Волги. Может, Эдька поймёт, что он за человек. Но тут же Вася раздумал: не поймёт…
До позднего вечера не уходил Эдька. То с одного, то с другого бока подкатывался он к Васе, дружелюбно сиял глазами, и никак не удавалось его выжить. Вася всё испробовал, надолго уходил в дом, но Эдька не исчезал и даже пытался с прибежавшим Крылышкиным прибивать дощечки к их кораблю.
Вася с терраски крикнул, чтобы они не трогали корабль. Эдька не послушался, и Васе пришлось выйти из дома и взять молоток, иначе бы они всё испортили.
Эдька без конца подтрунивал над Крылышкиным, довёл чуть не до слёз, сказав, что у того непомерно крупная голова и на ней благополучно уместятся все шишки, которые тот по праву заработал от Саньки и Бориса…
Наконец ушёл Алексей Григорьевич, поспешно умчался по маминому зову Крылышкин и убрался Эдька. Но легче Васе не стало.
Он не вытерпел и побежал к Санькиному участку.
Возле калитки стояла его мачеха в синем ворсистом жакете и чёрных брюках со штрипками, прямая, лёгкая, и разговаривала с дедом Демьяном.
Увидев Васю, они разом замолкли. Конечно же, говорили о Саньке. На Васин вопрос, где Санька, тётя Лера сказала, что он неизвестно куда запропастился — впору вызывать милицию. На её красивом лице с узкими дугами бровей не было и следа горечи и досады, которые недавно слышал в её голосе Вася.
Возле колодца он столкнулся с Мариной — в этом году она перешла в десятый класс, — дочерью Санькиной мачехи; она шла из лесу с корзиной на руке, и к её сверкающим ботам и белой спортивной куртке прилипли дубовые и берёзовые листья. На всякий случай Вася спросил у неё о Саньке.
— Ничего, отыщется, — улыбаясь, сказала Марина и очень дружелюбно, даже нежно потрепала Васю по мягким светлым волосам. — Не горюй…
Успокоенный, Вася ушёл к себе.
Укладываясь спать, он вдруг подумал, что успокаиваться-то нечего: Марина, скорее всего, ничего не знает о том разговоре в сарае, и надо было, наверно, обо всём рассказать ей.
Жаль, что самые правильные и нужные мысли приходят в голову с таким опозданием…